Добравшись до Барнаула, путешественники разделились: Тимофей полетел в Москву, в представительство компании «Троя-Ойл», с плохими новостями о трагической гибели Троеглазова, а Марина с Гюнтером – в Петербург.

Синецкий с дочерью и Тарасов двинулись в сторону дома, где бабушка Лиля, осчастливленная добрыми вестями о том, что с Юлькой все в порядке, пекла для нее любимые пирожки с ягодной начинкой…

Эпилог

После возвращения в Санкт-Петербург Марина сразу окунулась в водоворот неотложных дел, и на какое-то время забыла о своей поездке на Алтай. Пришлось долго и упорно объяснять маме, почему она так долго хранила в тайне историю взаимоотношений с Гюнтером, как могла решиться на то, чтобы связать судьбу с женатым человеком, отцом двоих сыновей. Несмотря на то, что Гюнтер был маме очень симпатичен, а после того как привез Марину домой живую и здоровую, так и вообще в ее глазах стал героем, она не могла смириться с выбором Марины. Ей самой пришлось нелегко, воспитывая дочь без мужа, а тут – двое сыновей. И судя по всему, жена у Гюнтера была славной женщиной, как же ей теперь одной их растить…

Марина долго объясняла маме, что в Германии у женщин, воспитывающих детей без мужа, есть все необходимое, да и Гюнтер не отказывается им помогать. К тому же он оставил жене и детям все имущество, они ни в чем не будут нуждаться. Объясняла, объясняла, но сама в душе тоже считала себя злой разлучницей…

Гюнтер уехал в Хельсинки дописывать свою монографию, пообещав вернуться как можно раньше. Он теперь боялся оставлять Марину без «присмотра», чтобы она опять не упорхнула куда-нибудь. О Сигоре они старались не говорить. Принципиально – объявили бойкот навязчивой идее.

Но образы Троеглазова и Шубуун довольно часто терзали сознание Марины. Они приходили во сне, угадывались в лицах случайных прохожих, даже в запахах… Марина старалась не думать, не вспоминать, но получалось это, к сожалению, плохо.

А тут еще звонок Тимофея. Он позвонил поздно вечером, когда Марина завалилась с новым романом Дашковой пораньше в кровать в надежде увлечься сюжетом и забыть о перипетиях своей жизни, но не тут-то было…

– Привет, Юрьевна, – пробасил Тимофей в трубку охрипшим голосом, – ты стоишь или сидишь?

– Лежу вообще-то.

– Одна или со своим бюргером?

– Тим, прекрати, а? Выкладывай лучше, что случилось…

– Тут такие дела у нас на фирме творятся. Я ведь потому поздно и звоню, из автомата у метро, представляешь? Чтобы никто ни-ни.

– Тимофей, что случилось? Только внятно, пожалуйста.

– Значитца так. Акционеры наши терзали-терзали меня расспросами, потом долго совещались, как доли делить. Стали счета проверять совместные, ну и вообще счета нашего Владлена Алексеевича, царство ему небесное… или подземное. Только выяснилось, что перед нашей поездкой в эту гребаную Сигору Троеглазов все денежки из дела вынул.

– Как это?

– А вот так – взял и все, что мог, перевел на свои счета. Личные. В общем, фирме нашей несладко придется.

– А зачем перевел-то?

– Затем, что возвращаться не собирался.

– Не может такого быть!

– Ну а другого объяснения нет. Он к этой поездке всю свою жизнь готовился. Он не хотел из Сигоры возвращаться, понимаешь?

– Не-а… А куда он собирался возвращаться?

– С сокровищами Сигоры он мог уехать куда угодно…

– А как же мы с тобой? Куда бы делись мы?

– А туда, куда и делись – вернулись домой.

– Ты хочешь сказать, что он может быть …живым?

– Если бы я не видел своими глазами, как тонны камней засыпали пещеру, сказал бы… Это еще не все. Обнаружили его завещание.

– И что там?

– А то, что мы с вами, госпожа Рябинина, богатые люди.

– Как это?!

– Мне Троеглазов отписал свою квартиру на Кутузовском, а тебе – пол-лимона на научные изыскания.

Марина закашлялась:

– Мне – пятьсот тысяч рублей?!

– Каких рублей? Евриков! Можешь квартиру на них купить, и на машинку славную хватит. Вам с Гюнтером личный транспорт не помешает. Кстати, как он?

– В Хельсинки поехал, монографию надо срочно заканчивать.

– Ну да, ну да… У вас, у ученых, свои причуды. И как это он тебя одну оставил? Не боится?

– Боится. Они теперь с мамой дружат. Против меня. Так он надеется, что мама с меня теперь глаз не спустит. А ты насчет наследства серьезно?

– Да не до шуток мне. Знаешь, как на меня на фирме теперь смотрят? Кто-то предположил, что я его сын, оставленный в роддоме, есть и другие предположения, что мы с Троеглазовым… в общем, любовники. Представляешь, и это после того, что я почти всю женскую половину нашей конторы перетра…

– Тимофей, избавь меня от подробностей своей личной жизни.

– Извини, Марина. Мы, конечно, в права наследования не сразу войдем, пока признают его погибшим, то да се. Но в перспективе… Я Володьке Тарасову позвонил, он бумаги пришлет какие нужно. Ну, от спасателей, подтверждающие, что несчастный случай произошел. В общем, отблагодарил нас Троеглазыч. Только по мне, лучше бы он живым был. Друзья его в шоке. Кореш мой по зоне, Тыква, с которым Владлен вместе в детдоме рос, не верит, чтобы такого опытного геолога могло в пещере завалить. Он ведь осторожный был, хитрый, как лис…

– Владлен в последнее время осторожность потерял. Как, впрочем, и я. У меня такой же мандраж был. Руки-ноги тряслись в предвкушении того, что мы с ним могли увидеть. Он увидел то, чего не должен был видеть. И вот результат…

– Не сочиняй, Марина, это был просто несчастный случай.

– Хорошо, если так.

– Да ничего хорошего, но только этой вашей ереси насчет Сигоры и того, что она впускает только посвященных, я слышать больше не хочу. Ладно, извини, подруга. Пора мне.

– Пока, Тим. Спасибо за новость. Даже не знаю, плохая она или хорошая. Звони, если что.

Марина отложила книжку, села на кровати. Посидела молча и решила позвонить Гюнтеру. Он долго молчал, слушая сбивчивый рассказ Марины, не зная, радоваться или огорчаться такому подарку олигарха. Как он хотел с ним встретиться, поговорить по-мужски, но не пришлось. Мало того, что он вовлек его девушку в такую опасную авантюру, так он еще и подарок ей прислал… С того света. Ну и типчик.

– Марина, поживем – увидим, как говорит твоя мама. А сейчас ляг на бочок, закрой глаза и постарайся заснуть.

А за много-много километров от славного града Петрова, сидя на фанерном ящике и вглядываясь в предрассветную тьму, бергал Замаев одна за другой смолил ароматные сигареты с чудным названием и попивал из горлышка зеленой треугольной бутылки славный ирландский самогон. Накануне получил он посылку