– Ты боишься? – вдруг спросил Калигула.

Я не сразу поняла, что он обращается не ко мне, а к Силану.

– Гай, ты знаешь меня.

– Знаю ли? Мне казалось, что знаю. Я считал тебя другом. Как же я ошибался!

Силан расправил плечи:

– Гай, все содеянное мной направлено только на благо империи.

Калигула изогнул бровь:

– Вот как?

– Разве ты сам не видишь, что эту династию разъедает порча? Боги делают все, чтобы убить всех ее потомков. Даже Цезарь не сумел произвести наследника мужского пола, чтобы передать деспотию. Август, объявивший республику своей собственностью, породил одну лишь девочку, а потом стал свидетелем того, как два избранных им преемника умерли еще в молодости. Тиберий, больной, порочный изверг, позволивший другим извергам вроде Сеяна подняться на вершину власти, похоронил единственного сына. Гемелл вряд ли бы дожил до момента занятия трона, ибо кровь Цезаря проклята богами. – Мой брат заметно растерялся от столь нелестной оценки его рода, да и меня, если честно, ошеломили откровения Силана, а на лице сенатора пролегли жесткие складки, он продолжал: – Я отдал тебе дочь. Мое прекрасное дитя. Мою невинную благородную девочку. В надежде, что вы с ней сможете переломить это проклятие. Я видел в тебе шанс. Шанс, что ты навсегда изменишь Рим и снова сделаешь его великим. Но нет. Порок Юлиев живет и в тебе. Как и всей твоей родне, боги не позволят тебе вырастить наследника. И, забирая у тебя ребенка, они лишили меня дочери.

Я замигала. Неужели он и вправду считает, что боги из ненависти к нашей семье убили его дочь? Более того, несмотря на кровь Юлиев в наших жилах, мы – дети Германика, всеми любимого и благословенного.

– Да, я пытался убрать тебя, – гордо заявил Силан. – Гемелл тоже вскорости ушел бы со сцены, ибо был он таким же больным и порочным, как и все племя Цезаря.

Калигула грозно свел брови:

– И ты бы посадил на трон Макрона, так? Или себя? Кого?

Силан вскинул руки:

– Какая разница? Главное – чтобы твоя династия не имела отношения к Риму, а императором может быть кто угодно. Последний нищий имеет такое же право властвовать над Римом, как и ты. И почему бы не вернуться к республике? Почему бы не отдать власть в руки сената? Он прекрасно управлял Римом не одну сотню лет, пока ваша стая не вцепилась во власть хищными когтями.

Калигула онемел. Я тоже. Да и что можно ответить на подобные заявления?

Потом брат слегка повел рукой. Один из германцев, стоящий к нам ближе остальных, вытащил из ножен свой клинок и бросил его на пол. Тяжелый северный меч ударился о мрамор, заскользил и замер перед Силаном. Ни слова не говоря, Гай уставился на тестя.

Силан нагнулся и поднял меч. Незнакомое, длинное лезвие озадачило его, он чуть нахмурился и взвесил оружие в руке:

– Я ухожу в Элизий, зная, что сделал все, что было в моих силах. Там я встречусь с дочерью. С радостью я покидаю это гнилое, населенное крысами место.

Сделав глубокий вдох, он перевернул меч, взялся за лезвие чуть подальше середины и воткнул в мягкое углубление между двух ребер. Потом, без всяких церемоний и, по-видимому, не испытывая в последний миг жизни страха, упал перед нами на пол лицом вниз. Я слышала хруст, с которым меч пронзил кость, мышцы и органы, и увидела, как вырос на спине странный горб – приподнятая острием меча тога. Тело дернулось пару раз, но Силан точно приставил меч и ровно упал на него. Меч разорвал его сердце так же, как разорвала его несколькими годами ранее смерть дочери, и он умер в считаные секунды. С последним выдохом Силан обмяк и замер. В немом ужасе я смотрела, как из-под его тоги расплывается лужа крови.

– Теперь все! – заявил брат с необычной для него страстностью.

– Надеюсь, – сдавленно ответила я. – Сегодня я видела столько крови, что хватит до конца жизни. Раз ты действительно закончил делать из города одну гигантскую арену, то я бы хотела вернуться домой и ополоснуться. Надо как-то смыть с себя воспоминания о том, что было, иначе невозможно заниматься свадьбой нашей сестры.

Я сердито встала, не дожидаясь разрешения, и направилась к выходу. Мне пришлось заложить широкую дугу вокруг окровавленного тела на полу и стоящего рядом перепуганного курьера. От двери я оглянулась и увидела, что брат присел на корточки возле мертвого тестя, чтобы всунуть монетку Силану в рот. Это был жест прощания и уважения к человеку, которого Калигула любил – пусть недолго – как родного отца.

Ту ночь я провела в объятиях Виниция, содрогаясь от воспоминаний об ушедшем дне. Муж утешал меня и крепко обнимал, но мои жалобы на жестокость брата не вызвали в нем особого сочувствия. Он сказал, что император сделал ровно то, что следовало, и что так будет лучше и для него самого, и для империи. Мне, однако, не казалось, что так будет лучше для меня. А самое же тревожное – что бы ни говорил Виниций – той ночью на его лице проступила тень сомнения.

В последующие два месяца состояние брата постепенно улучшалось, и в конце концов он полностью поправился. Об отравлении напоминала теперь только его бледность. По мере выздоровления Калигула все сильнее беспокоился по поводу преемственности. Вместо умершего Гемелла он назначил наследником нашего друга Лепида, который теперь стал нам еще и зятем и присутствовал на каждом государственном и семейном собрании. Калигула любил Лепида как родного брата задолго до того, как породнился с ним официально. Но после многих дней размышлений Гай решил, что если наследник не является прямым кровным родственником, то его право на трон непременно вызовет сомнения. Не знаю, так ли это, но Калигула убедил себя в том и затем пришел к логичному заключению, что для блага империи ему нужен сын.

Лично мне кажется, что в его новом стремлении стать отцом немалую роль сыграли обвинения Силана. В любом случае я это решение одобряла, потому что рождение сына невозможно без жены, а Калигуле, на мой взгляд, новый брак был необходимым. Во-первых, чтобы смягчить в его характере те углы, которые слишком уж заострились, и во-вторых, чтобы изгнать призраки Силана и его дочери, а они не оставляли Калигулу в покое, хотя сам он в этом никогда не признавался.

Агриппина тоже могла повлиять на это решение брата. В середине декабря она родила в Анциуме здорового, увесистого, улыбчивого сына, который получил от своего отца имя Луций Домиций Агенобарб – вопреки желанию матери назвать его Нероном в честь ее брата. Этот счастливый крепыш подстегнул стремление Гая обзавестись наследником. В конце концов, раз старшая сестра смогла произвести столь довольного жизнью младенца от распускающего руки негодяя, то почему бы этого не сделать золотому принцу Рима?

Что касается меня, то после моего возвращения в Рим мы с мужем ложились вместе регулярно, однако и спустя полгода я, к своему немалому удивлению, так и не понесла. Марк не жаловался и не сердился на то, что у нас не намечалось наследника, хотя для любого молодого супруга это могло бы стать всепоглощающей проблемой, независимо от династической преемственности. Я же, честно говоря, была довольна, что этого не случилось. Мой брак устраивал меня таким, поскольку отнимал совсем немного сил и времени, оставляя достаточно того и другого для моих родных. Виниций оказался идеальным мужем, о таком я даже не мечтала. Когда я в нем нуждалась, он неизменно был рядом, готовый обнять, поддержать, прогнать страхи, и в тоже время требовал так мало, что я пользовалась неслыханной для римской матроны свободой. Как только Сатурналии закончились, Виницию пришлось покинуть меня ради государственной службы, так что вопрос деторождения счастливо отложился на неопределенное будущее.