Неизлечимо, что ни говори, уточнила я.

Потом я сказала ему, что в переводе на латинский waiting по значению весьма близко к suffering[475], и он воскликнул «Ух ты!», как будто я была хранительницей Крутых Вещей, и если бы он мог, то поцеловал бы мое Знание.

Мой отец начал ловить рыбу. Так прямо у Шонесси и начал. Мэри увидела его утром, когда пошла забрать яйца. Она остановилась на выгуле, услышала тихий свист, морщащий воздух, повернулась и увидела, как леска рисует над рекой вопросительный знак.

— Он ловит рыбу, — сказала она курам, которые не остались равнодушны к новостям, потому что она пощадила несколько яиц в тот день.

Вы знаете, и я знаю, что Вергилий Суейн не собирался никуда уезжать. Мы знаем, что у него была та самая уверенность Суейнов, какую его отцу давали свечи в Оксфорде. Вот именно то, что я должен сделать. И это было непоколебимым стальным стержнем в нем.

Вера — самая необычная вещь. Номер Один в перечне человеческих тайн. Как вы это делаете? Где вы это узнаете? Если вы Верующие, то для вас не имеет значения, в какие диковинные или маловероятные вещи вы верите, ведь если вы верите, вас никто не переспорит. Молодость Пифагора прошла, пока он был огурцом. А после того жил как сардина. Посмотрите у Гераклита[476]. Вот во что Пифагор верил. На восточном берегу реки Конг в графстве Мейо был Рыболовный Дом Монахов, и монахи расставляли ловушки в реке так, чтобы когда лосось войдет в нее, леска натягивалась и звонил маленький звонок в кухне монахов, и хотя существовали строгие законы, запрещающие любые ловушки, никто никогда не останавливал монахов, потому что всем было известно, что монахи верили — лососи посланы Небесами, и разве можно неверующим облагать налогом Небеса. Это я говорю просто на всякий случай. Об этом написано в книге «Лосось в Ирландии». Брайди Клохесси верит, что ее вес — целиком вода, Шон Конвей верит, что немцы виноваты почти во всем, Пэки Нолан — что красные M & M-ски[477] обеспечили ему рак. Там, где есть вера, нет места доказательствам.

Вергилий Суейн верил, что это именно то самое место, где он и должен быть. Это было место, о каком он мечтал. Так я думаю, когда воображаю, как в бреду и лихорадке он лежит в душном трюме где-то в Вест-Индии или в Кейптауне, высаживается на берег с теми, кто в реальной жизни был живой версией Абрахама Грэя, Джона Хантера и Ричарда Джойса[478].

Дело было не столько в том, что все происходило в Фахе. Дело было в том самом изгибе реки.

У речных изгибов есть собственное могущество. С того момента, как чья-то рука написала, что река вытекает из Эдема[479], реки и Рай практически неразделимы. Если вы читаете об этом на персидском языке[480], то найдите Apirindaeza[481], на иврите Pardes[482]. Насколько я могу уразуметь, реки есть в каждом Раю. Хотя не всегда есть рыболовы. У епископа Епифания в 403 году н. э. было видение, и тогда он решил, что в Раю на самом деле две реки, Тигр и Евфрат, но текут ли они в Рай или из Рая, не было ясно, и Августин запутал этот вопрос еще больше, когда сказал, что река вытекала из Рая и орошала Эдем, и это привело к серьезным проблемам, потому что согласно всем картам Рая означало, что вода должна была течь вверх. Это было загадкой, пока Джон Мильтон не разрешил ее, объяснив, что райская вода бросает вызов силе тяжести[483]. Нам всем не терпится посмотреть на это.

Итак, для моего отца важен был этот изгиб реки.

А возможно, еще и земля отсюда до владений Мак-Инерни и до Порога Рыболова, еще и обильная широкая вода, а еще и предчувствие того, что река неотвратимо встретит море.

И потому правда в том, что он не впал в любовь, он впал в Веру, которая была когда-то, возможно, Лигой чемпионов Любви, пока не ушли спонсоры, а теперь нет больше никаких репортажей. Но все еще есть в поэзии. Как раз там, где вы находите веру. Я вернусь к этому позже.

Вергилий Суейн жил и ловил рыбу. И ждал столько, сколько потребовалось Мэри МакКарролл, чтобы победить свои сомнения и начать думать, что, возможно, он и есть Тот Самый Единственный. И, может быть, он не уйдет.

Когда в этот дом впервые вошел папа, с ним был лосось.

Это не было столь странным, как прозвучало. Мама видела, как Папа поймал его. Вначале она видела, как он ничего не мог поймать. Он проводил день за днем, забрасывая удочку и вылавливая большое количество ничего — в деревне говорили «У твоего Мужчины опять на конце лески ничего, никакой даже наживки» (или крючка, по словам Старого Броудера), говорили «Он откуда-то сбежал», говорили «Он Простоват», говорили «Он надеется, что лосось его поймает».

Мама видела Папу и знала, что он ловит рыбу. Она видела, как он ходил туда-сюда, совершая ритмичные ритуалы, как напрягались мышцы его спины и предплечья, как дружно работали удилище и леска, наматываясь на катушку и разматываясь. Мама видела, как немного расслаблялась его рука, прежде чем забросить то, что было над ней. Она видела, что рыбалка продолжалась в течение многих дней, фактически была бдением, когда Папа стоял там, отличаясь как постоянством, так и терпением, будто был в подобном трансу состоянии, в какое, казалось, и вы могли бы войти, если бы были мужчиной, прикрепленным к реке рыболовным крючком.

Но Мама не знала, что Вергилий пытается поймать своего отца.

Она не знала, что, как только Вергилий встал на грязном берегу во владениях Шонесси, а крючок вошел в воду, то надо было прочно стоять на ногах, сопротивляясь тянущему потоку. В тот момент Папа и понял, что оказался на пороге реальной жизни, что та самая реальная жизнь течет точно позади него, в нашем доме. И еще Папа понял — ему предстоит совершить Невозможное. И он был поражен пробуждением одной из главных человеческих потребностей: он захотел поговорить со своим отцом. Захотел сказать «Папа», потому что не был уверен, что хоть раз сказал это Аврааму, пока тот был жив. «Папа, я нашел, что именно собираюсь создать. Я собираюсь создать то, чего не смог создать ты. Я собираюсь создать счастье. И создам его здесь».