Кейс хочет окликнуть его, однако в груди что-то мешает. Она собирается с силами и делает мучительный шаг, потом еще и еще – оставляя следы на нетронутом снегу, переходя постепенно на бег, и фалды расстегнутого «Баз Риксона» хлопают на ветру, как черные крылья, но расстояние между ними не сокращается, сколько ни беги, а вокруг уже лабиринт Чайна-тауна, и занесенные улицы все так же пустынны... И тут она теряет его из виду. Возле магазина с выбитой витриной. Задыхаясь от бега.

Она поднимает голову и видит впереди два параллельных луча, которые бьют вертикально вверх – неяркие, будто северное сияние, но с четко очерченными границами. Она запрокидывает лицо: на головокружительной высоте лучи сходятся в одну точку, как рельсы у горизонта.

– Спроси у него, – произносит отец.

Повернувшись, Кейс видит, что отец стоит рядом, одетый точь-в-точь как в то утро – в распахнутое пальто поверх серого костюма. В протянутой руке он держит черный цилиндр – арифмометр «Курт».

– Мертвые тебе не помогут, а от мальчишки толку нет, – говорит он.

Стальные глаза с золотистым ободком: бледнеют, растворяются на фоне серого неба.

– Папа...

Кейс произносит это вслух и просыпается, облепленная паутиной страха и жалости. И чувствует, что решение принято – хотя неясно, как и какое. И вообще, хватит ли у нее смелости...

Она зажигает свет, чтобы убедиться, что это квартира Дэмиена. Ей хочется, чтобы Дэмиен был здесь. Чтобы хоть кто-то был здесь.

Привет, Войтек.

Когда Негеми собирается поехать к Баранову? Мне надо поговорить с Барановым.

Отправить.

Кейс отсоединяет принтерный кабель от «Кубика» и подключает его к «Айбуку», надеясь, что нужный драйвер установлен. Да, установлен. Она следит, как из принтера выползает глянцевая бумага с изображением города «Т». Карта может пригодиться. Подробнее она думать не хочет.

Проверить почту.

Новых сообщений нет.

Сон больше не актуален.

Кейс разглядывает распечатку: площади и авеню, занесенные красной метелью номеров.

Проверить почту. Одно письмо.

Кейси, он едет сегодня утром, поезд от Ватерлоо до Борнмута в 8.10. Имя пишется Нгеми. Там один друг даст ему машину, чтоб доехать до Баранова. Почему вы не спите! Войтек.

Часы в правом верхнем углу экрана: четыре тридцать три.

Почему ты сам не спишь? Спроси, пожалуйста, Нгеми, могу ли я поехать с ним? Это очень важно.

Ответ приходит практически мгновенно.

Работаю над проектом «Зи-Экс 81». Нгеми встает рано. Я позвоню сначала ему, потом вам.

Кейс отсылает короткий ответ: благодарность за помощь и номер мобильного телефона.

Принять душ.

Отключить мысли.

Вокзал Ватерлоо, семь пятнадцать. Архаичные эскалаторы выносят Кейс в зал ожидания. Вверху парочка голубей и четырехгранные викторианские часы. Внизу пестрые табло и пассажиры, катящие черный обтекаемый пластик к поездам через Ла-Манш. Кто-то из них едет в Бельгию, на родину Бигенда.

Нгеми должен ждать ее под часами, но еще слишком рано, и Кейс покупает таблоид, бутерброд с беконом и бутылку «Фанты». Кофе противопоказано: в поезде она надеется поспать.

Стоять под часами, жевать бутерброд. Наблюдать плавную круговерть воскресного вокзала. Гулкие голоса гремят и клокочут над толпой, словно пытаясь протолкнуть важную информацию сквозь пыльную жесть столетних громкоговорителей.

У «Фанты» противный синтетический привкус. Зачем она ее купила? Таблоид ничуть не лучше – его страницы пропитаны яростью вперемешку со стыдом. Авторы упрямо теребят некий воспаленный национальный подтекст, надеясь, что это принесет временное облегчение.

Кейс бросает обе покупки в урну, заметив приближающегося Нгеми – большого, черного, застегнутого в неизменную кожаную куртку. В руке у него саквояж с африканским узором.

– Доброе утро! – Он выглядит слегка озадаченным. – Войтек сказал, что вы хотите повидать Баранова.

– Да, хочу с ним поговорить. Можно поехать с вами?

– Странное желание. Этого человека нельзя назвать приятным собеседником. Его настроение меняется только от плохого к худшему. Вы уже купили билет?

– Еще нет.

– Тогда идемте.

До Борнмута два часа езды. Нгеми объяснил, что раньше выходило быстрее, но теперь по старым путям пустили новый скоростной поезд, который должен еле плестись.

На Кейс успокаивающе действует присутствие этого человека, с его скрипучей кожей и профессиональной серьезностью.

– Вчера вы сказали, что Баранов был на аукционе и проиграл. И теперь очень расстроен, – начинает она.

Парень в синтетическом форменном пиджаке катит по проходу тележку с зазеркальными утренними закусками: треугольные белые сандвичи с яичным паштетом, банки светлого пива, мини-бутылочки с виски и водкой.

– Точно, – отвечает Нгеми. – Он бы в любом случае огорчился из-за потери арифмометра. Но тот факт, что его перебил Люциан Гринуэй с Бонд-стрит...

– Кто?

– Есть такой дилер. До недавнего времени занимался старинными часами. Его все коллекционеры ненавидят. В прошлом году в нем проснулся интерес к «Куртам». Понимаете, рынок в этой области еще не до конца рационализирован.

– Рационализирован?

– Еще не превратился в глобальную среду, которую контролируют специалисты, как это произошло, например, с марками или с монетами. Или с часами, которыми торгует Гринуэй. В случае с «Куртами» цены пока только формируются. Еще можно наткнуться на редкий экземпляр, где-нибудь в пыли на чердаке, и купить его за гроши. Рынки, подобные этому, обычно рационализируются через интернет.

– Через интернет?

– Конечно! Возьмите хотя бы Хоббса, – говорит он, и Кейс не сразу вспоминает, что это имя Баранова. – Он сам участвует в этом процессе.

– Каким образом?

– Через «И-Бэй», – объясняет Нгеми. – Он там как рыба в воде. Сколько уже «Куртов» впарил американцам. Причем намного дороже, чем они стоят здесь. Вот так и формируются глобальные цены.

– Вы тоже любите «Курты»? Так же, как он?

Нгеми вздыхает, его куртка раздувается и скрипит.

– Я их ценю. Я ими восхищаюсь. Хотя не до такой степени, как Хоббс. Понимаете, меня интересует история развития компьютеров. А «Курты» – это всего лишь ступень. Замечательная ступень, спору нет. Но у меня в коллекции есть «Хьюлетт-Паккарды», которые я ценю ничуть не меньше.

Он смотрит в окно, где бегут блеклые поля и проплывает шпиль далекой церкви. Потом поворачивается к ней и продолжает: