заталкивать в глотку публике суфле из билингвальных клише со взбитыми сливками обильных комплиментов, толстым слоем которых он обмазал французскую культуру. Нужен был подлинный талант, чтобы, истратив столько слов на двух языках, не сказать ничего.

К этому времени мои бедра уже беззвучно рыдали, как и остальные части тела, потому что все мы, крестьяне, сидели на корточках, в позе, которой уже не одна тысяча лет, но в которой я, европеизировавшись, не сидел уже очень давно. Может, я, ублюдок, был генетически не приспособлен к тому, чтобы сидеть на корточках, не то что моя мать, она могла сидеть так с утра до вечера, пока разжигала огонь, готовила или приглядывала за детьми и младенцами, чтобы заработать немного денег. Тем временем занервничали уже и остальные крестьяне, которые были городскими французскими буржуа и вряд ли вообще ступали на унавоженную землю хоть какой-нибудь своей родины. Лжекрестьяне переминались с пятки на пятку, изо всех сил стараясь не морщиться, и когда посол наконец договорил свою речь, все мы разом приготовились вскочить на ноги. Но тут к микрофону снова вернулся председатель и сказал: теперь я бы хотел дать слово…

Я тихо застонал, а вместе со мной и остальные крестьяне, только Бон, который мог сидеть на корточках сколько угодно, что-то проворчал, и все. Председатель представил почетного гостя, «друга Вьетнама и вьетнамского народа» и «участника революционных событий мая 1968-го». Им оказался ППЦ, кто же еще. Тетка говорила, что он придет, чтобы сказать, как пить дать, давно заготовленную речь и отравить меня ботулизмом его гнилых идей. Он был мэром другого округа, но его округ, Тринадцатый, обживали все больше и больше вьетнамцев, все – ненавидящие коммунистов беженцы, среди которых, наверное, были и те, кто сейчас протестовал на улице. Для этих беженцев любой социалист тот же коммунист, только поприличнее одетый, не в красное, а в розовое, который так же верит в принудительное перераспределение богатства при помощи налогообложения, социальных выплат и социального государства вместо земельной реформы, трудовых коллективов и полицейского государства. С протестующими у него, конечно, ничего не выйдет, но он хотел выказать поддержку вьетнамцам другого идеологического пошиба и классом повыше, по крайней мере так сказала тетка.

Классом повыше? – переспросил я. Из уст социалиста это звучит очень иронично.

Французы вообще очень ироничны.

Как и все остальные люди, разве нет? Разве есть такие нации, которые, сказав что-нибудь высоконравственное, не совершают тут же какой-то подлости? ППЦ вышел на сцену как ходячий пример иронии, борец за народные права в костюме, который стоит столько, что на эти деньги можно накормить целую деревню. Народный избранник, обхаживающий чужой электорат. Может быть, он думал, что его речь убедит часть публики переехать в его округ и голосовать за него. А может быть, он следовал примеру Сартра, который, будучи убежденным радикалом, призывал помогать вьетнамским беженцам, спасавшимся от коммунизма. А может быть, ППЦ, как и всякий политик, не смог отказаться от главного политического вида спорта – попотеть под софитами.

Дорогие друзья, начал он. Я так рад, что могу быть сегодня здесь, с вами, на этом чествовании вьетнамской культуры. Наши народы – французский и вьетнамский – связаны давней историей, которая тоже заслуживает чествования. [аплодисменты] Вы уже давно – часть Франции, вы живое напоминание о том, как велика французская культура и как велика культура вьетнамская, которой французы не всегда отдавали должное. Придя во Вьетнам, мы не всегда вели себя подобающим образом. Колонизация, друзья мои, была ошибкой. Французам не следовало отнимать независимость у другой страны. [аплодисменты] Восстав против нас, вьетнамцы преподали нам урок, в котором мы остро нуждались. Но к наступлению 1968 года многие из нас – и я в том числе – оказались на правильной стороне истории, поддержав Хо Ши Мина. И вся Франция в едином порыве встала на сторону мира. Не буду лишний раз говорить о том, что мирные соглашения, покончившие с американским империализмом во Вьетнаме, были подписаны здесь, в нашем славном городе! Будем надеяться, что Вьетнам преподал урок и американским империалистам. В таком случае когда-нибудь и они поблагодарят за это мужественный вьетнамский народ! [аплодисменты] При всей прискорбности французской колонизации мы никогда не совершали тех зверств, на которые осмелились американцы. Мы оставили после себя культуру. И поэтому я надеюсь, что вьетнамский народ простил французов. Мы прибыли в Индокитай с добрыми намерениями. Мы принесли свободу, равенство и братство. [аплодисменты] Мы построили дороги. Мы вырыли каналы и осушили болота. Мы построили Сайгон. Мы основали лицеи и университеты, чтобы каждый мог получить образование и управлять страной, не только власть имущие. Мы воспитали художников, которые затем создадут великие шедевры, прославляющие Хо Ши Мина и его борцов за свободу. Но ни Хо Ши Мина, ни его союзников не было бы без Франции. Мы привезли во Францию вьетнамских студентов и дали им орудия, с помощью которых они и восстали – против нас! Короче говоря, все не так однозначно. И я знаю много вьетнамцев, которые рады жить во Франции, где они чувствуют себя как дома. Еще бы! Ведь Франция – это и есть ваш дом! Вы приехали домой! [аплодисменты] Ваше присутствие во Франции доказывает, что прошлое можно оставить в прошлом. Ваше присутствие здесь означает, что мы все французы. Ваше присутствие во Франции свидетельствует о величии нашей французской культуры. Да здравствует Республика! Да здравствует Франция! [аплодисменты]

Бедра у меня сводило ужасными судорогами, но я по-прежнему мог смотреть на все с двух сторон и потому видел, что ППЦ даже не то чтобы совсем не прав. А может, он и почти прав. Судя по бурным овациям, большая часть публики явно была с ним согласна. И с чего бы им возражать? Конечно, они тут чувствуют себя как дома! А все потому, что они, или их родители, или даже родители их родителей чувствовали себя как во Франции, даже живя во Вьетнаме! Вьетнамцы, которые приезжали во Францию и не чувствовали себя здесь как дома, возвращались во Вьетнам – сражаться за революцию, или их высылали из страны французы, подозревавшие, что те так до конца и не офранцузились. Это были вьетнамцы, так искренне верившие в свободу, равенство и братство, что они не замечали скобок, которые французы использовали вместо дефисов: «свобода, равенство и братство (но не сейчас, по крайней мере не для вас точно)». Обалдев от такого, эти революционеры становились неудобоваримыми вьетнамцами, они и сами не могли проглотить Францию, и их самих нельзя было проглотить. Что до вьетнамцев, оставшихся во Франции, так французская культура