Выйдя из поликлиники, они не спеша направились домой. Давешний кот все лежал на карнизе, не обращая ни малейшего внимания на снующих мимо воробьев.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Стасик, заглядывая ему в глаза.

– Все нормально. Напугал тебя?

Стасик пожал плечами.

– Я горжусь тобой, сынок, – сказал Иван и чуть не согнулся от стыда, так фальшиво прозвучала эта фраза.

Горжусь тобой… Разве это себялюбивое удовольствие от успехов ребенка и есть гордость за него? Родители гордятся пятерками, победами, раздуваются, как клопы, от детских жертвоприношений на их алтарь, но ведь жизнь не всегда бывает справедлива, и не все вершины возможно покорить. Иногда противник оказывается сильнее, и что? Разве это повод не любить своего ребенка, который боролся, но проиграл? Неужели любви достоин только победитель? Почему, черт возьми, теткам из поликлиники пришлось ткнуть его носом в Стасиково мужество, чтобы он просто заметил, что сын тоже человек?

Иван покрепче сжал руку Стасика. Сын был не таким, как он хотел, и он предпочитал его не знать. Не такой, как мне надо, значит, будешь никаким. Небольшой прогресс по сравнению с папиным принципом – если ты не такой, как я хочу, значит, будешь никем, но, надо признать, очень небольшой прогресс, буквально крохотный.

В сущности, они с отцом жили будто разделенные глухим забором, и только когда он подпрыгивал достаточно высоко, то попадал в фокус внимания родителей. Конечно, он натренировал ноги, научился жить в прыжке и благодаря этому многого добился, но что толку, если он не умеет любить своего сына и гордиться им. И только поэтому Стасик болеет, а вовсе не из-за папиных бойкотов.

Невелика доблесть сказать ребенку, что гордишься им, когда он стоит на пьедестале, пьяный от счастья. А ты попробуй скажи это человеку в самую темную минуту его жизни, когда пропало все, к чему он стремился и о чем мечтал, и когда ему особенно важно услышать от близких, что они рядом.

Наверное, гордиться – это верить, что человек знает, что делает, и поддерживать его, даже если бы сам ты поступил иначе.

Он не сказал сыну, что гордится им, когда Стасик научился стоять на коньках. И правильно, потому что сказать это следовало раньше, когда Стасик упал на лед, но не заплакал, а встал и попытался снова. Гордиться – это помогать не сдаваться, а не купаться в лучах детских успехов, как тот кот на солнышке.

Черт побери, как же обидно, что именно сейчас, когда он, кажется, что-то понял и появился шанс сблизиться с женой и сыном, его грубо выдернут из семьи.

– Стас, а хочешь, поедем ко мне на работу? – спросил Иван. – Покажу тебе самолеты.

Сын окатил его суровым взглядом.

– Знаешь что, папа, – внушительно сказал он, – пойдем домой. Ты уже сегодня показал самолеты.

– Ну пойдем, – засмеялся Иван.

* * *

Сил не осталось даже на то, чтобы раздеться и лечь в постель, Ирина свернулась клубочком под пледом. В темноте и неподвижности боль будто застыла, притаилась, готовая наброситься снова при первом неосторожном движении.

Накануне Яна уехала от нее, потому что Виктор Зейда вернулся, живой и на сегодняшний день здоровый, хотя, как он сам сказал, неизвестно, какие его ждут отдаленные последствия.

Поскольку Яна, крепко обруганная Гортензией Андреевной, уже встала на учет в консультации, то немедленно получила справку о беременности, позволяющую зарегистрировать брак в тот же день, не выжидая месяц. Что и было сделано без помпы и без свидетелей, в сугубо рабочем порядке, и вчера вечером Яна Зейда вошла законной хозяйкой в узкую, как пенал, комнату в пятиэтажке на Звездной, где Витя проживал, деля квартиру с такими же адъюнктами, как он сам. Ирина однажды была в этой обители воинского духа и помнила, что там царит чисто мужской порядок, так что рафинированной девочке Яне на первых порах придется непросто, но разве это беда по сравнению с тем, что могло бы случиться.

Несмотря на то что они с Кириллом работали на разных участках и Витя ничего не знал о судьбе товарища, он клялся, что с Кириллом все в порядке, потому что если бы это было не так, Ирине сразу сообщили бы, а раз известий нет, то он вернется домой в самое ближайшее время.

Ирина кивала, а сама чувствовала, как сердце застывает в безнадежности, сквозь которую не пробивался даже стыд, что она не радуется за Яну и Витю.

Кирилла забрали в одно время с Витей, и вот тот вернулся, а ее муж – нет. Значит, что-то неладно, что-то скрывают от семей ради государственных интересов. Неизвестность и беспомощность парализовали ее волю, она двигалась, как сонная муха, и не могла себя заставить готовиться к заседанию суда. Равно как и дома ничего толком не могла делать, все силы уходили на то, чтобы не пугать детей отчаянным выражением лица.

Сегодня стало совсем плохо, и она, соврав Егору, что болит зуб, попросила его поиграть с Володей, а сама легла. Горе накатывало волнами, как схватки.

«Даже если случится самое страшное, все равно придется вставать, ходить на работу, готовить еду, – думала она, – придется жить. Справлюсь ли я? Нет, я не имею права задавать себе такой вопрос».

Кажется, она задремала, потому что пропустила момент, когда пришла Гортензия Андреевна, просто за стеной вдруг стал слышен ровный голос старой учительницы, в сотый раз объясняющей Егору, что заданные на дом стихотворения необходимо учить наизусть именно дома, а не утром по дороге в школу.

Ирина снова закрыла глаза, но дверь скрипнула, Гортензия Андреевна вошла, неслышно ступая, и села на краешек кровати, на секунду коснувшись плеча Ирины теплой рукой.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросила Гортензия Андреевна. – Сделали это?

Ирина быстро села:

– Нет, нет. Пока нет. Но, наверное, придется.

Учительница покачала головой:

– Мне бы очень хотелось вам помочь, Ира, только не знаю как. Разве что обнадежить, но не думаю, что вам станет легче от пустых обещаний.

Гортензия Андреевна легонько надавила Ирине на плечо, заставляя лечь, и подоткнула плед, как маленькой.

– Я, грешным делом, только и думаю о вашей ситуации, и признаюсь честно, что до сегодняшнего дня не знала, какой дать вам совет.

– Если бы я сама знала, как надо поступить…

– А вы подумайте, Ира, для чего все это делалось? Революция, Гражданская война, зачем все это было? Зачем наши отцы боролись, а мы отстаивали их завоевания в войну и дальше?

– Зачем? – спросила Ирина осторожно.

– Да ровно затем, чтобы человек не оставался наедине со своей бедой. Все. И я вам обещаю, что вы не останетесь. Выдержим, вытянем, ничего, время-то мирное. Пару месяцев посидите с малышом, восстановитесь и на работу, а я буду помогать нянчить. Егор у вас мальчик ответственный, тоже подсобит в меру сил, а там и Володенька подрастет, и уже не будет требовать круглосуточного к себе внимания. Как-нибудь справимся, и даже без потери для вашего карьерного роста, не волнуйтесь.