– Придумаю, если тебя все-таки посадят, а пока буду надеяться на лучшее. Слушай, давай я тебя хоть в аэропорт провожу?

– Долгие проводы – лишние слезы.

– Ну и поплачем, что плохого?

– Тогда поехали.

* * *

После возвращения Вити Ирина превратилась в ожидание. Секунды тишины капали, как капли яда, наполняя ее то отчаянием, то надеждой, а если звонил телефон, Ирина замирала и просила подойти Егора или Гортензию Андреевну.

Сидя на работе, она представляла, как чужой человек равнодушно набирает ее домашний номер, чтобы сообщить страшное известие, слушает длинные гудки и с досадой кладет трубку: жаль, не удалось поставить галочку напротив одной фамилии. Или почтальон, напевая, бросает в ее почтовый ящик самый обычный конверт, не зная, что в нем.

Как это будет? Как в мирное время женам сообщают о гибели мужей? Может быть, ее вызовут в военкомат и там скажут профессионально-соболезнующим вкрадчивым голосом, какой вырабатывается у врачей и стражей порядка, а она выслушает и не упадет замертво, мир не расколется на куски и не исчезнет, и жизнь пойдет своим чередом, только без Кирилла.

Приезжала новобрачная Яна и, с трудом заставляя себя не выглядеть абсолютно счастливой, говорила, что, со слов Вити, работа организована хорошо и даже отлично, с соблюдением всех мер безопасности, так что оснований для паники нет. Ирина кивала и переводила разговор на Янины дела. Ей было важно знать, что существует еще счастье, а также мелкие житейские проблемки, ссоры на пустом месте и прочие глупости, составляющие мирное течение жизни. Из сбивчивого рассказа новобрачной она поняла, что поставленные перед фактом родители вроде бы приняли нового родственника и теперь требуют, чтобы молодые поселились у них под крылышком, а не «в этой казарме». Сейчас Яна работала над ключевой проблемой – как сообщить маме с папой, что они скоро станут бабушкой и дедушкой, ведь внук, с одной стороны, счастье, а с другой – неопровержимое доказательство, что любимая дочка занималась сексом до замужества. Яна решила сказать попозже, в надежде что на радостях родители не станут производить строгие подсчеты.

Все это было так мило, уютно и глупо, что Ирине становилось чуть полегче.

Павел Михайлович дал ей три дня, в том числе и на то, чтобы она вникла в технические тонкости процесса, чего сделано не было. Ирина так и не открыла ни материалов дела, ни руководств по самолетовождению и самолетостроению.

Что же теперь? Как понять, сговорились пилоты или все-таки имела место какая-то казуистическая поломка?

Войдя утром в здание суда, она вскользь обратила внимание, что в коридорах непривычно много народу, но не придала значения этому обстоятельству. Однако, когда она открыла заседание, выяснилось, что все эти люди – к ней. Небольшой зал был заполнен, так что Павлу Михайловичу едва хватило места на самом краешке скамейки.

Ирина предположила, что по городу распространились сплетни об интересном процессе и привлекли зевак, но оказалось, что все это – пассажиры приводнившегося рейса. Оперативники официально разыскали и вызвали двоих, а те сообщили остальным по эстафете, и люди приехали из других городов.

Не успела Ирина открыть заседание, как из первого ряда поднялась маленькая боевитая старушка и без приглашения двинулась к свидетельскому месту.

– Мы пришли заявить, что не дадим в обиду наших спасителей! – начала она. – Мы будем бороться и дойдем до самого верха!

– Хорошо, хорошо, – поспешила перехватить инициативу Ирина, – но давайте все же по порядку.

– Ничего себе порядочек, судить героев!

Как можно мягче Ирина сказала, что понимает ее негодование, но протокол надо соблюдать. Пассажиры отказались покидать зал, и Ирина не стала настаивать, потому что свидетелями было заявлено всего двое, а остальные получались просто сочувствующие граждане.

После установления личности и других формальностей старушка очень грозным голосом доложила, что пилоты действовали слаженно и четко, и не только спасли жизни пассажиров, но отработали так, что люди просто не успели испугаться.

Второй свидетель, мужчина средних лет, подтвердил ее слова, заметив, что у него сильная стенокардия, приступ провоцирует малейшее волнение, а тут ничего в груди даже не шелохнулось. «Объективный критерий профессионализма пилотов», – заключил он.

Следом выступил щупленький веснушчатый парнишка, тот самый капитан буксира, который не растерялся и первым подошел к терпящему бедствие самолету. Он сказал, что люди, в том числе и пассажиры, вели себя настолько спокойно, что он так до конца и не поверил, что все было всерьез.

Бабкин во время этих показаний подозрительно молчал. То ли придумывал план контратаки, то ли просто чутьем труса понимал, что если скажет хоть слово против пилотов, то ему не поздоровится.

Без особого интереса Ирина заслушала запись переговоров экипажа с диспетчером. Много было на ней шумов и помех, но слова «до хрена» звучали совершенно отчетливо.

Пришло время говорить подсудимым. Первым вызвался второй пилот.

– Я не знаю, какова истинная причина отказа двигателей, – сказал он, – и не знаю, как доказать, что Лев Михайлович поручил мне следить за расходом топлива, и при принятии решения идти на второй круг приборы показывали тонну шестьсот. В этом я могу поклясться и прошу суд поверить мне. Возможно, от нестандартного режима работы двигателей произошел сбой топливных насосов или прибор стал врать, как градусник, который если опустишь в горячую воду, он потом показывает черт знает что. Я только прошу суд учесть, что Зайцев собирался пожертвовать собой и, удалив экипаж из кабины, посадить самолет на основные ноги. Этот маневр чуть более безопасен для пассажиров, но для пилота смертелен, и все же Лев Михайлович собирался его выполнить.

– Как мы не раз уже упоминали в этом процессе, суд не рассматривает предположения, а равно и то, что человек собирался сделать. Мы, слава богу, работаем только с совершенными деяниями, – осклабился Бабкин.

– Я говорю, какой был план, – буркнул второй пилот.

Командир воздушного судна Зайцев сказал, что собственными глазами видел показания приборов, а больше добавить ему нечего, кроме того, что непосредственно приводнение осуществил второй пилот Леонидов.

– Если бы не Ванин боевой опыт, еще неизвестно, чем бы все кончилось, – буркнул он и так сурово зыркнул на Бабкина из-под бровей, что тот передумал задавать вопросы.

Ирина объявила перерыв пятнадцать минут. Мария Абрамовна побежала курить, а они с Поповым мирно попили чайку. Он начал было обсуждать процесс, но Ирина довольно грубо оборвала, заметив, что они успеют наговориться в совещательной комнате.

После перерыва приступили к прениям, и Бабкин порадовал длинной нудной речью, полной самой пошлой филиппики, которую только способно породить человеческое воображение, когда оно отсутствует.

По логике Бабкина, выходило, что мелкая поломка привела к нестандартной, но безопасной в принципе ситуации. Пилотам всего-навсего надо было сесть на брюхо, подумаешь, ничего особенного, а они стали проявлять ненормальную лихость и необузданную самодеятельность.