как к высшему стражу спокойствия и порядка в стране с усерднейшею просьбою принять все зависящие от Вас меры к тому, чтобы Распутин был немедленно предан за свою деятельность гласному суду. – Истинные российские патриоты не поленились свое требование изложить дважды. – И чтобы дать (здесь отсутствует какое-то слово, прихожане, как и их предводитель, священник Востоков, тоже не отличались особой грамотностью) справедливое разбирательство его “деятельности” и чтобы соблазн от его безнаказанности был развеян».

Как видите, все шло своим чередом: Распутин выздоравливал, доносы на него сыпались, как грибы из лукошка, один за другим, полиция трудилась в поте лица, война шла полным ходом, колесо истории сделало оборот, и ничто теперь уже не могло повернуть его обратно, государь пребывал в отвратительном настроении: армия Российская оказалась не готова к затяжным боям, а с ходу закидать германцев шапками, как планировал великий князь Николай Николаевич, не удалось – германец оказался орешком еще тем, знаком был и с клещами, и с молотком, его не страшили ни прямые удары, ни обходные, ни варево в котлах – он давил и давил, плевался огнем и планомерно уничтожал русских мужиков.

Плюс ко всему в нашей армии расцвело предательство – слишком много среди высших офицеров было немцев. Да что генералы – сама императрица Александра Федоровна была немкой!

– Вот и проиграл я свою жизнь! – виновато развел руки Распутин. – Думал, что смогу что-то сделать для России, а не сделал. Конец мне скоро придет, очень скоро придет!

Немного времени, совсем немного осталось до той минуты, когда Распутин, в последний раз побывав в Царском Селе, распрощается с Николаем Вторым и Александрой Федоровной.

– Григорий, перекрести нас всех, – как всегда, попросил Николай.

– Нет, это ты перекрести на сей раз меня, – с неожиданной печалью попросил Распутин.

Царь вопросительно глянул на «старца», на лбу у него появились усталые морщины – он знал многое из того, чего не знал Распутин, но ничего не сказал, подошел к Распутину поближе и перекрестил его.

Но это все было потом, потом, много позже.

А пока Распутин был жив, поправлялся, начал подниматься на ноги и готовиться ехать в Петроград – как только рана затянется, так он и поедет.

Колесу истории предстояло совершить еще один оборот…Привстав на постели, Распутин внимательно поглядел на Лапшинскую. Спросил тихо – голос у него был ровным, чистым:

– Я долго был без памяти?

– Долго.

Распутин вздохнул, произнес неожиданно:

– Баранок как хочется – страсть! И семечек!

Лапшинская стремительно поднялась со стула.

– Семечек нельзя, а баранки я сейчас принесу! Здесь рядом лавка есть, очень хорошая – самые лучшие в Тюмени баранки.

– Не надо, – остановил ее Распутин, – сядь!

Секретарша послушно опустилась на стул.

– Ты лягушек боишься?

– Не люблю! – призналась Лапшинская.

– А их и не надо любить. Знаешь, чем лечат сильную простуду? Когда уже ни баня не помогает, ни «смирновка», ни компрессы? Нужно взять лягушку, поднести ко рту и подышать на нее. Через три часа самый тяжелый больной бывает здоров. Даже если он перед этим совсем… – Распутин загнул палец крючком. – Таким вот был. Загибался. Лягушка забирает всю хворь на себя, она ее проглатывает. И тут же… – Распутин еще больше загнул палец крючком, прижал его к ладони. – Умирает. Прямо на глазах.

– Вы колдун, Григорий Ефимович! – сказала Лапшинская.

– Колдун, – согласился Распутин и замолчал. Задумался. О чем он думал, узнать нам не дано.

Часть вторая

Убийство Распутина

О возвращении Распутина в Петроград осенью 1914 года написано мало, детали невозможно восстановить даже по донесениям филеров.

Когда он вернулся в Петроград, еще в недавнем времени бывшим Петербургом или того краше – Санкт-Петербургом, царя в городе не было, он находился на фронте, в Ставке, и Распутин, странно притихший, растерянный – никто никогда не видел его таким, – заперся в своей старой квартирке и долго не показывался из нее.

Хотя вытащить его из квартиры пытались.

Но если в прихожей звонил телефон, «старец» делал вид, что не слышит его, на дребезжащие звонки в дверь также не отвечал – он словно бы обиделся на кого-то и вырубился из жизни. Сняв обувь, он неспешно перемещался по квартире босиком, по-детски смешно шевеля длинными пальцами ног и принюхиваясь к чему-то незнакомому, странному, чего раньше в квартире не было. Иногда он останавливался у стены, у тумбочки, у шифоньера, сколупывал желтым, твердым, как железо, ногтем какое-нибудь пятно, сыро, со всхлипываниями вздыхал и двигался дальше.

Он не знал, что делать, – редкое состояние для энергичного человека.

В Петрограде стояла безрадостная осень – темная, с низкими тяжелыми облаками, плывущими над самыми крышами домов, с мокрыми каменными мостовыми, на которых оскальзывались лошади и, случалось, буксовали, дымя и разбрызгивая по сторонам черные резиновые крошки, слетающие с литых колес, грузовые автомобили – город был неуютен, печален, лишен прежнего тепла и обаяния.

…Распутин подошел к окну и долго стоял около него, смотрел на дома, на мокрую землю и пожухлую, начавшую подгнивать траву, хмурился, кусал губы, потом, погладив через рубаху шрам, оставшийся на животе, пошел на кухню, где в корзине стояло шесть бутылок старой мадеры, вытащил одну.

Некоторое время молча глядел на облитое красным сургучом горлышко, потом рукояткой ножа отбил сургуч и проворно, несколькими сильными ударами кулака выбил пробку из бутылки. Сделал ловкое, стремительное движение, окорачивая выметнувшуюся из горлышка ароматную струю, умело подсек ее – и из голышка не вылилось ни капли вина.

Вновь молча, покряхтывая, прошел в комнату, из которой наблюдал за печальным осенним Петроградом, горько покривил рот. Потом отер рукою горлышко, сделал несколько глотков. Он любил это вино – горьковатое, с привкусом сушеной груши, подгорелой хлебной корочки, еще чего-то, и вообще считал мадеру крестьянским вином, не барским, снова сделал несколько крупных вкусных глотков, соображая, что же ему делать дальше. Царя в столице нет, и приедет он, судя по всему, нескоро – дела на фронте идут не ахти как весело; к царице в гости так просто не заявишься. Да и раньше, если честно, он тоже нечасто бывал в Царском Селе – пару раз в месяц, не больше. А вот по телефону переговаривался часто. Каждый день, иногда даже по нескольку раз на день. В основном с царицей и с мальчиком – меньшим Романовым, наследником престола.

Лицо Распутина, жесткое, костлявое, с татарскими скулами и твердыми складками, уходящими от носа в бороду, разгладилось, складки исчезли: Распутин любил царевича, и царевич платил ему тем же, только Распутин мог снимать у него боль, только он умел останавливать кровь, бегущую из ранки и не думающую останавливаться – то, что для любого мальчишки было пустяком, для наследника могло обернуться непоправимой бедой, – утихомиривать резь в суставах и колики в животе. Любовь Распутина и наследника была взаимной.

И вообще, Распутин, когда находился в хорошем настроении, действовал по простому принципу: на добро надо