Теперь же Фолкерк велел Кэнкеру позвать Луиса Вонга: тот дежурил в коридоре возле бокса. Отец Луиса был китаец, а мать из Ирландии. Лицо у Вонга было мечтательное, как у изваяния Будды, а глаза – зеленые и ясные, как у мальчика из церковного хора. Он тоже был в черном, и на поясе у него висела кобура с пистолетом, но ни врачу, ни медсестрам не казалось, что его взгляд пронзает их души, словно шпага. Напротив, у Вонга был вид проныры, предпочитающего работать ножом.

В руках у Луиса была свежая пара черных брюк – ее привез начальнику еще один агент, ибо старые были разрезаны и вымокли от крови. Войдя в бокс отделения интенсивной терапии, Вонг закрыл дверь и прислонился к ней спиной, а Винс Кэнкер приблизился к изножью койки и пристально уставился на Бернсайда.

Симпатичный терапевт не побледнел и не напрягся. Он все еще выглядел как человек, уверенный в своих силах. Изгиб его губ оставался прежним, но за улыбку кинозвезды эта гримаса уже не прокатывала.

– Пузырек таблеток, рецепт на двойную дозу и трость, – повторил Фолкерк. – Бегом.

Вдобавок ко всему Бернсайд оказался человеком чести.

– Даже если бы я решил пойти вам навстречу, в больнице есть правила…

– К черту твои правила, Нолан. – Фолкерк уселся, свесив ноги с койки. – Вижу, ты носишь обручальное кольцо. Как зовут жену?

– Не понимаю, какое отношение… – помедлив, начал Бернсайд.

– Тебе и не нужно ничего понимать, – перебил его Фолкерк. – Поверь, Нолан, если не ответишь на мой вопрос, то очень об этом пожалеешь.

– Синтия, – сказал Бернсайд после очередной паузы.

– А дети у вас с Синтией есть?

– Двое. У нас двое детей.

– Как их зовут и сколько им лет?

– Джонатану – четыре, Ребекке – шесть.

– Славно, – кивнул Фолкерк. – Милое семейство. Заложники судьбы. Ты молодец, Нолан, что отважился завести семью. Семейному человеку есть что терять.

Какое-то время Бернсайд смотрел Фолкерку в глаза. Потом взглянул на Винса Кэнкера, тут же отвернулся и сказал:

– По-моему, вы работаете не в АНБ.

– Документы у нас подлинные, но действуем мы на гораздо более серьезном уровне, чем Агентство национальной безопасности. Хочешь узнать, Нолан, насколько серьезен этот уровень?

– Это возмутительно, – вякнул терапевт, но голос у него был не возмущенным, а скорее испуганным. В нем слышалась покорность судьбе.

– Нолан, представь, что я тролль, живущий в самой глубокой пещере. Мы, тролли, забираем у вас, человечков, все, что нам нравится, – любые ваши ценности, любые сокровища, – и никто не приходит к нам в пещеру за своим добром. Потому что мы не существуем.

Похоже, время в боксе шло быстрее, чем за его пределами, потому что за эти несколько минут Бернсайд заметно постарел.

– Я принесу таблетки и трость.

– Вызови медсестру, пусть она принесет, – сказал Фолкерк. – Ты же тем временем поможешь мне надеть чистые брюки, носки и ботинки. А потом встанешь на колени и завяжешь мне шнурки.

Джеффи любил монотонную работу: стрижку газона, стирку, уборку, готовку, реставрацию бакелитовых приемников до первозданного вида. За такими занятиями его сознание словно разделялось надвое: Джеффи был сосредоточен на делах, но в то же время что-нибудь обдумывал или искал источники вдохновения. Размышлял о смысле жизни, об устройстве мироздания, о том, где ошибся и как избежать новых ошибок. Искал способы сделать так, чтобы Эмити жилось веселее и интереснее, чтобы она не унывала и могла раскрыть свой потенциал, которого у нее было предостаточно. Когда дочь была совсем маленькой, смышленый Джеффи сочинял для нее забавные стишки и сказки о волшебных зверях. К тому времени как ей исполнилось пять, Джеффи решил оставить ее на домашнем обучении и год за годом думал, как обеспечить ей наилучшее образование. Мечтал, чтобы она встала на серферскую доску, и Эмити покорила прибой; теперь они могли вместе вкушать радости общения с океанскими волнами, а совсем недавно дочь научилась ходить под парусом. Короче говоря, Джеффи любил монотонную работу, ведь для него это была возможность погрузиться в мечты, а покончив с делами, он мог заняться претворением своих замыслов в жизнь.

Теперь же, на кухне у Дюка Пеллафино, отмеряя порцию кофе для кофеварки, Джеффи думал, сумеет ли он снова забыться за такими простыми занятиями, сумеет ли отпустить воображение на волю или же, обремененный знаниями о мультиверсуме, вечно будет думать, что творится там, где нас нет. Да, он изо всех сил старается защитить Эмити и сделать так, чтобы в этом мире она была счастлива. Но как же насчет остальных Эмити в других мирах, сотнях, тысячах Эмити? Где-то она осиротела и за ней некому присматривать. Где-то она больна, или потерялась, или страдает, ведь равнодушная природа способна замучить малого ребенка мириадом различных способов. Джеффи любил дочь больше жизни, но ему казалось, что любовь эта предназначена для всех Эмити мультиверсума, живущих без отца, а иначе что это за любовь? Такая однобокая любовь никуда не годится.

Безумие какое-то. Он же не может удочерить тысячу Эмити, оставшихся без отца, или сотню, или даже пятьдесят. Если они с дочерью сумеют выйти живыми из нынешней ситуации, Джеффи останется отцом лишь для здешней Эмити, а остальных придется выкинуть из головы, и не важно, в каком ужасе они живут, какие принимают муки, хотя сейчас он не понимал, как это сделать.

Вот о чем думал Джеффи, когда вдыхал аромат свежесваренного кофе, когда доставал из морозилки упаковку бекона, когда на кухне появился Дюк Пеллафино, а с ним – человек, которого Джеффи видел впервые, хотя нет, постойте…

– Страшила Эд, – сказала Эмити.

Джеффи тут же узнал своего старого знакомого и настолько удивился, что даже не спросил себя, с какой стати Дюк и Эд ходят парой. Забыв о дружеских посиделках на веранде, он покраснел от гнева, подбежал к Харкенбаху и встал с ним лицом к лицу:

– Эд, черт вас побери, ну что вы за человек? Друг, называется! Как вы могли оставить мне ключ? Знали же, что на нас наедет Фолкерк и у меня не будет другого выбора, кроме как включить эту штуковину!

Харкенбах поднял руку, словно предлагал пойти на мировую:

– Вы все не так поняли. Мы с вами никогда не дружили, Джеффри. И я не оставлял вам никакого ключа.

– Какой смысл отнекиваться? Мы оба знаем, что вы это сделали. Так что не спорьте, Эд. – Джеффи перевел дух. – Что у вас с прической?

– Я решил, что, если обрить голову и снять галстук-бабочку, меня никто не узнает. Очевидно, ошибся. Бывает, даже я ошибаюсь. Ошибки учат смирению. Но насчет ключа я говорю совершенную правду. Вам его дал другой Эд, человек менее ответственный, чем я. И дружил я не с вами, а с ней. В другом мире, а не в этом.

– С ней? С кем?

В кухню вошла Мишель.

Прежде чем расторгнуть брак, Джеффи семь лет ждал ее возвращения. Ключ ключей превратил их с Эмити жизнь в бушующий океан, но Джеффи знал: когда страсти улягутся, он, рискуя поднять новую бурю, отправится искать мир, в котором его ждет Мишель. Любовь – это не взвешенное решение, а прыжок в неизвестность, вера в то, что у жизни есть некий загадочный смысл и двум судьбам предначертано слиться воедино. Любовь – это плод душевного томления и человеческой интуиции. Сердце склонно к измене, но лишь пока не наполнится любовью, этой мощнейшей сывороткой правды. Джеффи давно грезил об этом моменте и во сне, и наяву. Нередко думал, что скажет и как поведет себя, если Мишель когда-нибудь вернется. Но сейчас он словно онемел и даже с места двинуться не мог, словно боялся спугнуть привидение.