проводила большую часть своего времени, под потолком совсем тлела жалкая мизюкалка…

Как-то, уже весной это было, вышла Ирина закрыть за Манькой ворота и долго стояла на улице, потом увидела со стороны свои окна, освещенные изнутри желтым, подслеповатым светом, и ей не захотелось возвращаться в мрачную постылую тишину дома. Потопталась еще у ворот и пошла по деревне, не зная куда и в то же время думая о том, что же делают сейчас Симка с Василием. «Все, поди, хи да ха, хи да ха, как молоденькие, — осудила она их. — И все, наверное, она, она…»

Два окна Симкиного дома весело светились — от них на дорогу падали яркие полосы, — Ирина обошла эти полосы и остановилась в тени, начала разглядывать окна. С той стороны висели занавески, закругленные понизу и изрешеченные вышивкой. «Что есть они, что нет их, — подумала Ирина и улыбнулась. — Вот все у нее так, чтоб красивше было, а то невдомек, что все наголе». И так про себя улыбаясь, она приникла к чистому стеклу, увидела: Василий сидел у печки, в белой рубашке, с расстегнутым воротом, моложавый, в руках держал газетку. Напротив него на уголке кровати примостилась Сима, из черной шерсти вывязывала пятку носка. В подоле у нее катался клубок пряжи. Вязание, по всему видать, было для Симы делом привычным, и она быстро-быстро перебирала спицами, не глядя на работу. Сима, не прерывая вязания, иногда сгибом руки убирала со лба прядку волос и уставшими спокойными глазами поглядывала на Василия. Они оба молчали, но Ирина была уверена, что думают они о чем-то одном. Потом она обратила внимание на то, что пол в комнате застлан половиками и Василий сидит босой, чего с ним никогда не бывало дома. «Вроде бы как кот он, язви его, — осердилась Ирина. — Как есть кот. В тепле, ухожен, газету почитывает. Вот возьму оглоблю да как пройдусь по рамам али запалю ночью. Разогрелся — босичком посиживает, я — не я».

Но Ирина не стала бить окон и не подожгла Симку, а ушла домой и до первых петухов билась в слезах на своей постели. Утром другого дня, озаренная хитростью, написала объявление, что продает дом. Расчет был прост: узнает Василий о продаже и прибежит домой. Как она раньше-то до этого не додумалась! Прилетит, крик поднимет: кто разрешил продавать? Кто разрешил, а ей, Ирине, под силу одной доглядывать за всем, отоплять такую махину?

Написав объявление, она сходила в Клиновку и приколотила его на стену лавки, рядом с бумажной афишей, извещавшей, что в клубе демонстрируется кинофильм «Развод по-итальянски». «Эвон куда махнули, в Италию, тут вот свой развод рядом, в Завесе, — с усмешкой подумала Ирина, будто не о себе. — «Развод в Завесе» — чем не картина».

На обратном пути зашла к дочери. Та была беременна, гладила детское белье. Ирина, сморкаясь в скомканный платок, рассказала о продаже дома.

— Правильно делаешь, что продаешь. Скучищу нагородили, не ходила бы к вам.

Дочь была довольна жизнью, все делала и говорила спокойно, с выдержкой. И то спокойствие, с каким она отнеслась к продаже дома, возмутило Ирину.

— Ты ведь возле дома-то палец о палец не ударила, так тебе, конечно, скучища, — упрекнула она дочь и начала жаловаться, что она, мать, на этом доме положила все свое здоровье и что все люди живут как люди, только она, Ирина, истинная батрачка.

— Размотаю вот все к черту, что он тогда запоет?

— Папка вообще не станет вмешиваться в это дело. Будешь продавать — продавай.

— Плохо ты знаешь его. «Продавай».

— Да что уж ты, мама. Он вчера приходил. Долго сидел у нас. А когда уходил, то сказал, что ушел из дому с концом.

— И ты стерпела? И ты после этого еще вроде оправдываешь его?

— Мама, милая, разве я судья вам? Он, вот, погляди, вчера…

Дочь взяла с угла стола целлофановый мешок и начала выкладывать из него байковые с кружевными оборочками распашонки, пеленки, ползунки, развернула и с улыбкой примерила к себе на грудь клеенчатый передничек.

— А это слюнявчик. Я все эти тряпочки перецеловала… Уж так близко теперь…

— Подарил он, что ли?

— Подарил, мама.

Ирина глядела на белоснежные вещички, и лицо ее стало добрее, мягче, углы губ опустились совсем по-старушечьи, искренне и покорно. Наконец она не вытерпела и помяла в заскорузлых пальцах мягкий подгузник — ворсистая байка прицепилась к сухой, потрескавшейся коже на пальцах.

— Конечно, конечно, — тихо и виновато заговорила Ирина, убирая свои руки от белья. — Промеж нас всяко может быть, а тебе он отец. К вам он всегда хорошо относился. А я что, спать лягу, бывало, а мне все топоры снятся…

Возвращалась домой Ирина тихая, спокойная и думала о том, что она скоро станет бабушкой и что не к лицу уж ей зубатиться из-за мужика, хоть он ей и свой, родной. «Изжили свое, совместное, детей в люди вывели, а еще что надо? Да и как жили последнее-то время — хуже сведенников…»

По объявлению стали приходить люди из Клиновки, из соседних сел и даже из города — дачники. Все хвалили постройки и все, конечно, спрашивали о цене, а так как Ирина совсем не думала о цене, то и не знала, что запрашивать. Особенно донимал ее завхоз клиновской школы — уж больно ему не терпелось прибрать к рукам новый, с иголочки, двор.

— Чего ты насел на меня, — взбунтовалась Ирина. — Дом продать — не портянку выхлопать. Ну вот, а ты торопишь. Надо же с мыслями собраться.

Но собраться с мыслями Ирина не могла, потому что Василий своим молчанием все перепутал в ее голове.

На дворе стоял май, с длинными теплыми вечерами. Дорога совсем подсохла и хорошо пахла пылью. Над клиновским лесом шел в гору полный белобрысый месяц. Как овца к пастуху, жалась возле месяца какая-то вечерняя звезда, первая и одинокая на огромном опаловом поднебесье. У деревянного колодца, возле лягушачьей ямы, звенели ведрами и визжал несмазанный ворот. От колодца, держа в руках грязные кеды, пробежал мальчишка с мокрыми волосами. Следом шла с водой его мать, турнувшая сына от лягушачьей ямы; в ведрах у ней плавали фанерные кружочки и тускло поблескивали.

Ирина замедлила шаг, чтоб женщина с полными ведрами перешла ей дорогу, — к счастью это!

Возле Симиного дома сердце у Ирины, однако, заробело. Чтобы приободриться, хлопнула воротами и в двери не постучалась, а войдя в избу, даже не поздоровалась.

— Налог принесли, а мне платить нечем, — сказала она Василию, сидевшему за столом, на который Сима собирала ужин.

Сима