За сегодняшний день я увидел демонстрацию всех семи смертных грехов. Я видел гордость богатея с длинной тростью на Ковик-стрит; чревоугодие обжор на постоялом дворе «Медведь», особенно того, что обедал со шлюхами; леность тех, кто проводил время за пьянством; алчность игроков; зависть и похоть Майкла Киннера; ярость тех, кто пытался убить его, будь то Роза или кто-то другой. И видел собственную ярость. Я тоже виновен так же, как и остальные.

– Это город делает нас грешниками, – сказал я. – Здесь слишком много людей. Разве это не уменьшает нашу вину?

– Отшельнику в пустыне легко считать себя хорошим человеком. Рядом нет никого, кто поспорил бы с тем, что все его деяния хороши и добры. Но в городе душу человека судят другие. Если твои сограждане проклинают тебя, значит, ты проклят.

– Воля народа – воля Бога, – вспомнил я слова мистера Перкинса.

– Это большое заблуждение.

– Что ты хочешь сказать?

– Увидишь…

Я проснулся от звука колокольчика. Казалось, где-то наверху по коридорам бегает мальчик и будит своих товарищей. Он что-то громко выкрикивал, потом бежал дальше. Судя по затихающему звону, я понял, что колокольчик довольно тяжел. Этот мальчик прекрасно чувствовал себя в мире, которому я не принадлежал. Поскольку проснулся я семнадцатого декабря одна тысяча восемьсот сорок третьего года. Я оказался еще дальше от дома. И еще дальше от рая.

Я слышал шаги на лестницах и в коридорах. Под рукой я ощутил гладкое дерево – это была дубинка из прошлой ночи девяносто девять лет назад. Что еще у меня осталось? Кроме кольца Уильяма и старых штанов, подаренных мне мистером Парлебоном, единственным моим достоянием оставались ботинки.

Я мог остаться в этом подвале и спокойно провести здесь два последних своих дня. Но я знал, что не поступлю так. Мое любопытство не удовлетворить во мраке. Думаю, этот инстинкт свойственен всем людям – мы хотим знать, где и как мы умрем. Застанет ли смерть меня замерзшим и скорчившимся на обочине дороги? Или мушкетная пуля остановит мое сердце? Или демон чумы, притаившийся во мне, черными, скрюченными руками вцепится мне в горло, поразит мой разум, помутит мой взор и превратит в безумца?

Интересно, когда завтра я умру? Случится ли это ночью или на закате? Или это произойдет утром? Каждый день я свободно дышал и никогда не задумывался о часе смерти. Но очень скоро наступит момент моей самой последней мысли.

Я думал о том, что случилось с Розой. Выросла ли она? Покинула ли работный дом? Узнала ли радость любви? А если узнала, то сыграл ли я свою роль в этом? Я не знал, смог ли я совершить это доброе дело.

Я поднялся с пола и ощупью направился к двери. Рука моя коснулась какой-то ручки и повернула ее. Дверь была не заперта.

Я медленно поднялся по каменной лестнице и вышел на тусклый свет утра, подобно призраку жертвы кораблекрушения, вернувшемуся, чтобы преследовать выживших моряков. Меня никто не заметил, пока я не оказался в главном зале здания. Два смотрителя беседовали между собой, а третий доставал еду из деревянного ящика. Все они были выше меня – почти как Уильям. Седых париков я на них не увидел – только высокие черные шляпы. На них были длинные серые штаны и черные камзолы выше талии. Увидев, как я, полуобнаженный, в коричневых штанах до колена, покрытый кровью, весь в синяках, ранах и шрамах, со щетиной, которую вернее было бы называть бородой, с клочковатыми, спутанными волосами, появляюсь из глубин работного дома, смотрители отшатнулись в изумлении.

– Что это за дьявол?! – воскликнул один.

– Я его не знаю, – отозвался другой.

– Эй ты! – закричал первый. – Откуда, черт побери, ты взялся?!

Я смотрел на них.

– Забудьте, что вы видели меня. Меня здесь никогда не было.

– Это не наш, – сказал третий.

Спина моя все еще болела после порки. Ныли синяки после вчерашнего избиения. Я вышел из дома во двор. Никто не шел за мной.

Подъезд к работному дому остался почти таким же, как и прежде. Такими же были и окрестные поля. Но все остальное изменилось, Коровы стали намного больше тех, что я видел девяносто девять лет назад на Хай-стрит. Вокруг центра города выросли ряды кирпичных домов. Последний шпиль собора исчез. Клубы черного дыма поднимались из огромной трубы над зданием в южной части города. На дорогах я видел множество людей. Некоторые ехали в черных двухколесных экипажах, запряженных одной лошадью. Другие передвигались в четырехколесных повозках. Кто-то ехал верхом. Люди прогуливались с маленькими собачками странного вида – они вели собак на коротких поводках. Я увидел много женщин – явно состоятельных. Поверх платьев на них были надеты пальто, а волосы покрывали изысканной работы головные уборы. У всех мужчин я заметил пышные бороды и усы. Прогуливаясь, мужчины помахивали тросточками с серебряными набалдашниками. Те, что ехали в экипажах, то и дело наклонялись отдать приказ кучерам. И все люди были очень высокими. Я привык считать себя человеком нормального роста, но сейчас я видел женщин, которые были выше меня. Лишь немногие были ниже меня – только бедняки или дети. Женщина в старой шапке с тяжелой корзиной на спине согнулась вдвое, чуть не касаясь лбом земли. Она тащила свой груз в Эксетер. Ниже меня оказался и водонос в ярко-красной рубахе, сером камзоле и соломенной шляпе. Он попыхивал длинной курительной трубкой и подгонял свою тощую лошадь, которая с трудом тащила вверх по склону холма повозку с большой бочкой воды.

Куда бы я ни бросил взгляд, все изменилось. На земле появились железные решетки над световыми колодцами подземных погребов. Вдоль улиц были устроены широкие тротуары, и прохожим более не приходилось шагать прямо по грязи и навозу. Даже дороги стали чище, чем раньше. Теперь никому и в голову не пришло бы устраивать аукцион скота на Хай-стрит – улица превратилась в царство повозок и экипажей. Городские ворота исчезли. Узкие купеческие дома с кирпичными фасадами стояли повсюду. Высокие окна первого этажа были застеклены множеством прямоугольных стеклышек. В окнах были выставлены товары на продажу в пакетах и коробках с красивыми надписями. Чем больше я смотрел вокруг, тем больше слов замечал. Над дверями магазинов красовались надписи. Надписи были на дверях некоторых экипажей и на циферблатах часов над большими зданиями и на церковных колокольнях. На некоторых домах слова были написаны большими буквами. Но воздух был каким-то серым. Я чувствовал резкий, отвратительный запах, похожий на запах сжигаемого угля. Мне казалось, что весь город превратился в одну большую кузницу. Это было так же отвратительно, как миски с выпущенной кровью, какие в мое время цирюльники выставляли перед своими лавками, рекламируя свои услуги.

Вид и запахи города были мне чужими. Выражения лиц людей пугали меня еще больше. Люди поджимали губы, оборачивались, шокированно смотрели мне вслед. Когда я проходил рядом с кем-то, этот человек шарахался в сторону. Дети, игравшие на улице, бросали свои игры и таращились на меня. Это были чужие мне люди, принадлежавшие миру слов и металла. Железные вывески свисали с металлических штырей. На каждом доме я видел железные трубы, спускавшиеся с металлических крыш. Перед многими зданиями стояли железные ограды. Железными были уличные фонари. Металлические пластины были установлены на стенах домов, чтобы люди могли очистить свою обувь. Я прошел по двум мостам, сделанным из чистого железа, – особенно меня поразил огромный мост в конце Норт-стрит, где некогда находились северные ворота.