даже лежал в больнице. Зато ездил на «шестерке» темно-синего цвета, одевался в самую модную «фирму», что не мешало ему по случаю раздеть пьяненького, заснувшего на скамейке возле его парадной: «Одни ботинки – сороковник! Не пропадать же добру».

А потом случилась Великая Капиталистическая Перестройка и мы потеряли друг друга надолго.

Встретились в девяностые, жарким летним днем. В ту пору я был главным редактором объединенной редакции газет «Комсомольская правда в Санкт-Петербурге» и «Петербург-Экспресс», и сидел на третьем этаже на улице Декабристов, дом 35.

Дверь распахнулась и в кабинет ввалился плотный высокий мужик в шортах и спортивной майке. Весь вид его свидетельствовал о несокрушимой мощи и достатке. Он напоминал спортсмена на дистанции, который остановился на минутку лишь затем, чтобы черкануть автограф для фанатов и бежать дальше.

Тем не менее мы обнялись.

– Ну? Ты? Здесь? Вижу! – отрывисто бросал бывший Серега, ныне Сергей Петрович, владелец какого-то прибыльного бизнеса, красавицы жены и загородного дома в Бернгардовке.

– Здесь, – растерянно сказал я.

Серега, виноват Сергей Петрович, обвел кабинет взглядом, и я понял, что он не впечатлен.

– Все пишешь?

– Да нет, скорее редактирую, – отвечал я, с удивлением замечая, что начинаю жалко оправдываться.

– Ну, это одно и тоже. Ты же всегда хотел стать этим… писателем. Знаешь, почему у евреев носы большие?

– Нет, а почему?

– Потому что нюх на деньги развит! Ха-ха!

– Ну, а ты как? – попытался настроиться я на сентиментальный, ностальгический лад. – А помнишь…

– Анекдот знаешь? Новый русский в ресторане упал мордой в тарелку с красной икрой, поднимает голову и говорит: «Жизнь удалась!»

– Да, о времена, о нравы… А помнишь…

– Ты у меня дома был? В Бернгардовке? Приезжай, крокодила покажу. Валька был, помнишь его? Без работы сидит, дятел. Фотограф. Мы тут с ним маленько поураганили. Денька три. Слушай, я сейчас на Крестовский еду. Поехали со мной?

– Зачем? Я же на работе!

– Посмотришь, как я в теннис играю. У меня ракетка в машине. Видел мою тачку? Посмотри.

Я выглянул в окно. Машина в представлении не нуждалась. Огромный джип распирал пространство с наглостью, сопоставимой с его владельцем.

– Видал? Четыреста «лошадок»! Поехали!

– Да зачем, Господи?!

Этот вопрос как-то не приходил Сергею Петровичу в голову.

– Посмотришь, как я играю.

– А потом?

– Поедешь домой. Или прогуляешься, откуда я знаю!

– Мне работать надо!

– Мы тут взяли одну на работу, адвоката, зарплата – пятьсот долларов, прикинь?

Убедившись, что я не сражен суммой, Серега задумался, что бы еще сказать.

– Николу нашего помнишь? – спросил он и его голос чуть потеплел.

– Помню, конечно.

– Был у него недавно, в лесопарк ездил. Поураганили с ним маленько. Он теперь совсем переехал на базу из города, прикинь?

– А помнишь…

– А чего в городе делать? Я вон тоже за город подался. Индивидуальный проект! Архитектор из «Мухи», все дела!

– Ты «Макаровку»-то закончил?

– С дуба упал? Чтоб потом в этом железном гробу, под водой… Я себя не на помойке нашел.

– А я вот, помнишь, в КГБ хотел работать…

– Комитетчикам мы платим. Без этого никак. Дорого нам обходятся, суки!

– Как твоя деревня?

– Какая деревня?

– Ну… твоя? На Псковщине? Пека у тебя там был еще какой-то?

– Пека? Ехал Пека через реку! А? Видишь, я тоже сочиняю! Ну, ладно братан. Не хочешь – как хочешь. Я поехал. У меня партнер по теннису – полковник, прикинь? Не любит, когда опаздывают.

Он ушел. Так же стремительно, как и появился, оставив в кабинете резкий запах одеколона.

Я сидел минут пять в кресле и не мог понять, что это было. Ощущение униженности, которую невозможно было стереть, как прилипшую к заднице жвачку, преследовало меня до вечера.

Заглянула Анька, корреспондентка.

– Миша, а кто это был?

– Мой друг. Бывший. По спорту.

– Я так и поняла, что спортсмен. Наглый… Меня за город приглашал. В какую-то Бер…бернгардовку.

Мы встречались с Серегой еще несколько раз, когда карикатурная спесь, как первый загар, сошла с него после первых неудач и житейских бед, но, конечно, ни о каком сближении не могло уже быть и речи. Товарища его по бизнесу, с которым они клялись на крови быть вместе до гроба, убили; жена ушла, не вытерпев запредельного жлобства. Я узнал, между прочим, что из мореходки он ушел сам, с третьего курса.

Откуда это взялось? Не знаю. Когда, почему? Но так тоже бывает. Кто-то вынул прежнюю, нежную и романтическую, душу и засунул в тело новую – пещерного человека, дорвавшегося до мясной лавки. Но того, прежнего, Серегу я помню, и буду любить всегда. Хороший был пацан. Смелый. Предприимчивый. Смеялся очень заразительно.

Зато в то лето в спортивном лагере я сблизился с Коноваловым Сашкой – маленьким смешливым чернявым пареньком, который учился к тому же в одном со мной классе. Сашка имел бесценный талант – он умел слушать и любил думать. А меня просто распирало в то время от мыслей. Они обрушились на меня в десятом классе, как лавина.

Главное открытие заключалось в том, что нас всех безжалостно обманывают. Мир устроен не так. Как? Об этом мы и вели жаркие споры с Коновалычем. Вернее, я вещал, а Коновалыч слушал. У меня тогда возникла идея, захватившая меня целиком. Суть ее в следующем. Земля – живое существо, солнечная система – тоже. Но и Солнечная система всего лишь клетка более сложного организма – Галактики. Но и Галактика всего лишь живая клетка Метагалактики. А та в свою очередь… и так далее. Словом – Космос – живое существо с исполинской мощью интеллекта и непостижимо-важными задачами, звезды и галактики его нейроны, а мы, люди, – молекулы нейронов. Эта была моя первая попытка пробиться к Богу через ядовитый ил марксистско-ленинского мировоззрения, которое чем дальше, тем сильнее угнетало меня своей абсолютной бессмысленностью.

Отлично помню, как поздним вечером в апреле, отложив велосипеды, мы сидели с Сашкой в поле и, открыв рот, смотрели в темно-синее небо.

– А там, там, – я тыкал рукой вверх, – таких, как мы, миллиарды. Кто знает, может быть, мы торчим в середине чьей-то башки, которая сейчас думает, думает… О чем? Вот вопрос.

– Я думаю, он задает себе такой же вопрос: «Кто я? Зачем я?»

– Значит над ним есть кто-то еще и он знает ответ.

Над городом медленно угасал закат, в темнеющих полях жалобно вопили чибисы, вдали на кромке горизонта мерцали печальные огоньки какой-то деревеньки. В лесу, за спиной, иволга пела один и тот же фрагмент своей весенней сюиты. Одуряюще пахло сырой пашней и талой водой. А мы