с Сашкой постигали загадки мироздания и это было так восхитительно, что школьные уроки по сравнению с этим казались кладбищем мыслей.

Кстати, об уроках. Я поведал свои мысли учительнице обществоведения, но она охладила мой пыл.

– Ничего нового, Иванов. Дуализм. Марксизм уже давно доказал его несостоятельность.

Доказал! Тяжкое слово. В ту пору я все еще сохранял веру взрослым, тем более Марксу. Раз доказал – куда мне, умнику с улицы Народной. То же самое касалось теории эволюции. Ее истинность учительница биологии Ида Марковна доказывала на уроке с такой страстной настойчивостью, словно эта теория была не только с научной, но и с нравственной точки зрения безупречна. Усомниться в том, что гомо сапиенс произошел от обезьяны, которая миллион лет соображала, как ей достать орех с дерева, и вдруг заговорила человеческим языком, значило признаться в собственном скудоумии или, что еще хуже и опаснее, мракобесии. На экранах часто показывали обезьян, которые совершенно по-человечески пользовались предметами быта и даже курили! За кадром как бы вставал вопрос: «Ну, и каких вам еще доказательств нужно?! Хвоста нет? Был хвост, да отвалился за ненадобностью. А копчик остался. Пощупай и уверуй!» И я верил. За учительницей стоял сонм ученых с мировыми именами. «Не сомневайся, Миша, – говорили они, – Дарвин прав». Антилопа тысячу лет тянула шею к высоким кронам кустов и деревьев, и шея, наконец, выросла, получился жираф. Ящерица махала-махала перепончатыми лапами и, наконец, взлетела в небо! «Ура, лечу, лечу!» (Что-то подобное произошло в мультике про то, как у слоненка появился хобот. Помните? Крокодил тянул-тянул слоненка за нос и вытянул хобот!) Обезьяна встала на задние лапы и поняла, что так дальше видно, да и в футбол поиграть можно.

Как можно было в это поверить? Как можно поверить в то, что на безжизненной планете из камня и жидкой грязи запузырилась вдруг и расцвела Жизнь, которая породила Пушкина, Ньютона и Эйнштейна? Так ведь и сейчас верят. Верят несмотря на то, что сами же ученые доказали, что самопроизвольное возникновение жизни – полный абсурд. Даже простая клетка – непостижимо сложно устроенный организм. Поверить в то, что она появилась сама по себе, столь же нелепо, как и поверить, что сам по себе появился автомобиль «Москвич». Миллиард лет назад вдруг подул ветер, сверкнула молния, пошел сильный дождь, и – вот он! «Москвич-412»! Последняя модель!

Почему так?

Человек не способен долго лицезреть тайну. Ему непременно нужно ее разгадать. Пусть самым нелепым образом. «Человек произошел от медведя!»– говорит якут. «Годится!» – радуются в чуме! «Вселенная родилась из яйца страуса», – говорит африканец. «А почему бы и нет?» – отвечает племя. «Обезьяна махала-махала палкой и вдруг поняла, что ее лучше заточить с одного конца, а после этого наелась, выпрямилась и заговорила», – говорят ученые. «Пусть будет так!» – отвечает пассивное большинство, которому без разницы, от обезьяны или от гималайского тушканчика произошел человек.

Ученым нужен ответ. Иначе, придется сказать роковые слова: «Не знаю!» Ах, не знаешь?! Ну и вали из института, торгуй мороженым, найдется кто-нибудь поумней и посмелей тебя!

Оставался вопрос смерти. Вопрос отчаянно взывал к Богу, поэтому коммунисты опять же обращались за помощью к своим надежным союзникам – обезьянам. Дело в том, объясняли они, что обезьянам в пору их неумолимого созревания в человеков-разумных было страшно в лесу. То молния блеснет, то ветка треснет, то гром грянет. То сон приснится. Надо было срочно придумать что-то, чтобы вытеснить страхи вглубь подсознания. Позвали самую умную обезьяну, которая еще прошлым летом научилась чистить апельсины костяным ножом, и на совете старых обезьян она молвила.

– Не иначе Бог гремит на небе.

– А кто это? – спросили старые обезьяны.

– А это такая большая-пребольшая и очень сильная обезьяна. Надо бы ее задобрить.

– Как? – обезьяны насторожились.

– Надо заколоть молоденькую, самую красивую обезьянку. Бог слезет с неба и заберет ее. А нас будет охранять.

Ну, вот как-то так.

Непонятно, правда, с какого перепугу обезьянам стало страшно в их родном лесу, не из города же они в него приехали, но это детали. «Вот так родился Бог», – объясняли умники с учеными степенями. Поразительно, что при этом никто не содрогнулся от собственной человеческой ущербности, никто не возопил: «Но позвольте! Пусть обезьяны ничего не смыслят в электричестве, но современный образованный человек смыслит гораздо больше, да и живет не в диком лесу, а в уютной квартире – почему же он-то верит?!» «Потому что отсталый, – объясняла мне учительница обществоведения, когда я приставал к ней на переменках с философскими вопросами. – Современный человек уже давно не верит, потому что вооружен передовым учением Маркса».

«У нас во дворе никто не читал Маркса, – уныло думал я, – но при этом никто не верит. Видимо причина все-таки в другом». Много позже, в университете, я много раз задавал себе вопрос, почему атеисты с такой болезненной страстью пытаются обратить верующих в свою религию, в которой место Бога занимают самые немыслимые персонажи – человек, природа, раса, деньги, прогресс, наука, светлое будущее. На мой взгляд, настоящий атеист должен выглядеть так: это усталый и разочарованный мужчина средних лет, интеллигент с высшим образованием. Он преуспел в карьере, но не рад этому, его много раз в жизни обманывали, часто обижали, он верил в идеалы, но безжалостная реальность их разрушила. Он грустный, потому что понимает всю бессмысленность каких-либо усилий. Человек оскорбляет его – своей глупостью, агрессивной ограниченностью, тупой злой философией. На верующих людей атеист смотрит либо с сочувствием, либо… и тут я, пожалуй, приблизился к истине – либо с завистью.

Мне вспоминается один поучительный урок из моей жизни. Мне было 28 лет, когда я решил окончательно и бесповоротно бросить курить. Это было позднее советское время, 1989 год, и курил я тогда не «Мальборо» или «Ротманс», а ядреный и вонючий «Беломор». Пачку или полторы в день. Вся братва во дворе, когда узнала о моем решении, буквально взбесилась. Никто не выразил мне сочувствия и поддержки, напротив, никто не верил, что у меня получится, и всяк старался меня в этом уверить. Надо мной смеялись, мне предлагали пари, насколько меня хватит. Мне чуть ли не в рот совали сигарету после стакана портвейна: «На-ка, закуси!», замучили рассказами о том, как кто-то не пил, не курил, бегал по утрам, а умер от простуды в тридцать лет!

Это были мои товарищи! Некоторые из них, случалось, дрались за меня и готовы были поделиться со мной последним рублем! И вот, поди ж ты: «Здоровеньким захотел быть? Не выйдет!»