Все в Бекки умоляло о спасении. Почему бы не сбежать вместе с ней в его каморку? Бекки была одной из немногих людей на свете, настроенных более суицидально, чем он. Они будут лежать на кровати, больничные беженцы, одна изрезанная, другой в конвульсиях. Взять ее к себе, и пусть она для него довершит начатое. Перевязать голубые жилки ее руки, коснуться губами побелевших губ. Нет, нет и еще раз нет. Для этого он слишком здоров или, по крайней мере, слишком стар.

Сегодня он с трудом вспоминал, кто такая Бекки. Его навязчивые идеи были так же мимолетны, как стыдливый румянец. Сиротство станет тем восходящим потоком, на котором его вновь обретенное чувство свободы воспарит ввысь, если он не будет терзаться угрызениями совести.

Патрик направился к Николасу и Анетте, любопытствуя, чем обернулась попытка их сосватать.

– Встаньте у края могилы или у печи, – наставлял Николас Анетту, – и повторяйте: «Прощай, старина! Один из нас должен был уйти первым, и я рад, что это выпало тебе». Вот моя духовная практика, можете принять ее и добавить в свой духовный инструментарий.

– Твой друг – настоящее сокровище, – сказала Анетта, заметив Патрика. – Одного лишь он не в силах понять: мы живем в любящей вселенной. И вас она любит, Ник.

Николас отпрянул, когда Анетта ободряюще положила руку ему на плечо.

– Я уже цитировал Бибеску, – огрызнулся он, – и еще повторюсь: «Для светского человека вселенная как предместье».

– У Ника есть готовые ответы на любые вопросы, не так ли? – спросила Анетта. – Думаю, он шутками проложит себе дорогу в рай. Святой Петр любит остроумцев.

– Правда? – с неожиданной радостью спросил Николас. – Это лучшее, что мне довелось слышать про этого личного секретаришку! Можно подумать, Высшее Существо согласится проводить вечность в компании монашек, бедняков и недоваренных миссионеров, в месте, где звуки ангельской музыки заглушает лязг духовного инструментария и вопли мучеников, бахвалящихся распятием! Какое облегчение знать, что наконец-то просвещенный глас достиг ушей консьержа Жемчужных врат: «Ради всего святого, пришли мне интересного собеседника!»

Анетта смотрела на Николаса с веселой укоризной.

– Никогда не думал, – кивнул Николас Патрику, – что буду так счастлив увидеть твою невозможную тетку.

Он поднял трость и помахал Нэнси. Она стояла в дверях, изнемогая от собственной надменности, словно у нее кончились силы удерживать брови в приподнятом состоянии.

– Помогите! – обратилась она к Николасу. – Кто все эти странные люди?

– Фанатики, мунисты, знахари, потенциальные террористы, религиозные безумцы на любой вкус, – отвечал Николас, предлагая Нэнси руку. – Не смотри им в глаза, держись ко мне ближе, и, может быть, останешься в живых.

Заметив Патрика, Нэнси фыркнула:

– Нашел день для похорон!

– А что? – удивился тот.

– Сегодня свадьба принца Чарльза. Все, кто мог бы прийти, будут в Виндзоре.

– Уверен, ты тоже была бы там, если бы тебя пригласили, – ответил Патрик. – Но не все потеряно, хватай флаг, картонный перископ и беги туда, если там тебе интереснее.

– Когда я думаю о том, как нас воспитывали, – взвыла Нэнси, – то удивляюсь, чтó моя сестрица сделала со своей… – Она запнулась в поисках нужных слов.

– Золотой записной книжкой, – промурлыкал Николас, тяжело навалившись на трость.

– Да, – согласилась Нэнси, – со своей золотой записной книжкой.

Нэнси смотрела, как ее невыносимый племянник подходит к гробу своей матери. Ему никогда не понять, в каком сказочном мире они с сестрой воспитывались. Элинор по глупости бунтовала против него, в то время как этот мир выдирали из молитвенно сложенных рук Нэнси.

– Золотой записной книжкой, – повторила она со вздохом, цепляясь за руку Николаса. – Я хочу сказать, что за всю жизнь маменька лишь однажды попала в аварию, но даже тогда рядом с ней в груде искореженного железа висела вниз головой испанская инфанта.

– Глубокая мысль, – сказал Николас. – Угодив в аварию, рискуешь свести знакомство с весьма сомнительными личностями. Вообрази, какой переполох поднялся бы в Геральдической палате, если бы капля драгоценной аристократической крови упала на приборную панель грузовика и смешалась с телесными жидкостями какого-то мужлана, разбившего голову о руль.

– Тебе обязательно все извратить? – букнула Нэнси.

– Я стараюсь, – ответил Николас. – Но ты не станешь утверждать, будто твоя мать обожала простых людей. Разве не она купила целую улицу вдоль ограды Павильон-Коломб, чтобы снести ее и расширить сад? Сколько домов там было?

– Двадцать семь, – оживилась Нэнси. – И вовсе их не все снесли. Некоторые превратили в живописные руины. Там были гроты и все такое, а еще мама велела построить макет главного здания, только в пятьдесят раз меньше. Мы устраивали в нем чаепития, «Алиса в Стране чудес», да и только! – Лицо Нэнси помрачнело. – Был там один гадкий старик, который отказался продать дом, хотя мама готова была переплатить за его убогую лачугу. Поэтому вдоль стены образовался выступ, если ты понимаешь, о чем я.

– Каждому раю нужен свой змий, – заметил Николас.

– Он сделал это специально, чтобы позлить нас, – сказала Нэнси. – Воткнул в крышу французский флаг и весь день слушал Эдит Пиаф. Пришлось заглушать его зеленью.

– Может быть, ему нравилась Эдит Пиаф, – предположил Николас.

– Не смеши меня! Кому понравится Эдит Пиаф на такой громкости!

Для чувствительного уха Нэнси в замечаниях Николаса было слишком много яда. Да, ее мать не желала соседства с простым людом. Ничего удивительного, потому что все остальное было совершенством. В этом саду Фрагонар писал девиц Коломб, значит в доме должен быть Фрагонар. У первоначальных владельцев в гостиной висели два больших Гварди, значит для аутентичности обстановки требовалось купить обе эти картины.

Нэнси завораживал блеск и падение материнского семейства. Когда-нибудь она непременно напишет книгу о матери и тетках, легендарных сестрах Джонсон. Годами она собирала материал, дивные крупицы, которые всего лишь требовалось довести до ума. Только на прошлой неделе она уволила бездарного молодого исследователя – десятого в череде алчных эгоманьяков, желавших получить деньги вперед, – но не раньше, чем ее последний раб раздобыл копию свидетельства о рождении бабки. Согласно этому восхитительному старинному документу, бабка Нэнси родилась в «стране индейцев». Могла ли дочь молодого офицера, бродя среди соломенных тюфяков и беспокойных лошадей в земляном форте на Западных территориях, вообразить, что ее дочери будут расхаживать по галереям европейских дворцов и набивать свои дома обломками ушедших династий? Плескаться в черной мраморной ванне Марии-Антуанетты, пока их золотистые лабрадоры буду дремать на коврах из тронного зала императорского дворца в Пекине. Даже свинцовые вазоны на террасе «Павильон-Коломб» были сделаны для Наполеона. Золотые пчелы собирали пыльцу с серебристых, мокрых от дождя цветов. Нэнси считала, что Жан убедил мать купить эти вазоны в неосознанной попытке отомстить Наполеону, который назвал его предка, великого герцога де Валансе, «дерьмом в шелковых чулках». Ей хотелось сказать, что Жан весь в предка, только без шелковых чулок. Она вцепилась в руку Николаса, словно боялась, что ужасный отчим отнимет и его.