того, какими источниками они пользуются и на чем делают акцент. Двадцатые годы были временем невероятной текучести и переменчивости. Государство еще не выработало четкой линии по гендерному вопросу (как и по многим другим, следует заметить). Феминистские элементы марксистского мировоззрения позволили в отдельных случаях добиться реальных изменений в интересах женщин. Особенно в начале 1920-х годов те, кто принял революцию, ощущали такие возможности для самовыражения, каких не имели никогда раньше. Среди них была не только молодежь, но и художники, писатели, критики, профессионалы и ученые, которые стремились влиять на политику правительства в тех вопросах, в которых считали себя компетентными. Многие двойственные послания того периода — а их было множество — возникли в результате борьбы за влияние и власть. Воздействие этих посланий на реальных женщин варьировалось в зависимости от их характера, возраста, социального и семейного положения. В целом сильнее всего отличает этот период от последующих тот факт, что женщины имели право голоса в дебатах и собственную организацию (Женотдел), стремившуюся включить их в революционный процесс, а также то, что сама эта полифония оставляла женщинам пространство для маневра. Разница будет ясно видна в 1930-е годы, когда исчезнут и полифония, и простор для маневра, и Женотдел.

Рекомендуемая литература

Коллонтай А. М. Избранные статьи и речи. М.: Изд-во политической литературы, 1972.

Дает возможность ознакомиться со взглядами этой оригинальной мыслительницы.

Bernstein F. Envisioning Health in Revolutionary Russia, 1921–1928 // Russian Review. 1996. Vol. 55. N 3. P. 191–217.

Исследует влияние гендера на формирование методов искоренения венерических и других болезней.

Bonnell V. Teh Representation of Women in Early Soviet Political Art // Russian Review. 1991. Vol. 50. N 3. P. 267–288.

Farnsworth B. Teh Rural Batrachka (Hired Agricultural Laborer) and the Soviet Campaign to Unionize Her // Journal of Women’s History. 2002. Vol. 14. N 1. P. 64–91.

Анализирует ограниченность большевистской политики применительно к беднейшим жительницам села.

Goldman W. Women, the State and Revolution: Soviet Family Policy and Social Life, 1917–1936. New York: Cambridge University Press, 1993.

Важное исследование попыток проведения эмансипационной политики в условиях 1920-х годов.

Gorsuch A. «A Woman Is Not a Man»: Teh Culture of Gender and Generation in Soviet Russia, 1921–1928 // Slavic Review. 1996. Vol. 55. N 3. P. 636–660.

Gorsuch A. Moscow Chic: Silk Stockings and Soviet Youth // The Human Tradition in Modern Russia / ed. Husband W. Wilmington, Del.: Scholarly Resources, 2000.

Koenker D. Men Against Women on the Shop Floor in Early Soviet Russia // American Historical Review. 1995. Vol. 100. N 5. P. 1438–1464.

Исследование мужского противодействия женщинам на производстве.

Tirado I. Teh Komsomol and the Krest’ianka: Teh Political Mobilization of Young Women in the Russian Village, 1921–1927 // Russian History. 1996. Vol. 23. N 1–4. P. 345–366.

Глава 9

Вторая революция

Волна перемен, прокатившаяся по Советскому Союзу в конце 1920-х годов, не обошла практически ни одну женщину. Новые фабрики, шахты и стройки, обеспечившие работой миллионы людей, положили конец бремени безработицы, несравнимо тяжело ложившемуся на плечи женщин. Переходить в ряды трудящихся женщин из рабоче-крестьянской среды побуждала как пропаганда, как и политика заработной платы: заработки были по большей части настолько низкими, что семье для выживания требовалось как минимум два добытчика. Десятки женщин из рабочего класса и крестьянства пришли в традиционно мужские отрасли или стали первыми в своих семьях, кто обучился профессии. Сделав из обычных женщин «героинь труда», эта вторая революция, как утверждалось, выполнила обещания большевиков и принесла россиянкам свободу. Но этому утверждению противоречили трудности повседневного быта, восстановление более консервативного гендерного и семейного порядка, а также патриархальная политическая культура, отождествляемая с культом личности Сталина. Сторонников альтернативных взглядов на женскую эмансипацию вынудили замолчать. Периодические вспышки террора разбивали миллионы семей, разлучали жен с мужьями, детей с родителями. Тем не менее многие женщины приняли новый порядок с неподдельным энтузиазмом.

Коллективизация

Экономический кризис конца 1920-х годов оказался прелюдией к грядущим потрясениям. В 1927 году государство закупило гораздо меньше зерна, чем предполагалось, что привело к острой нехватке продовольствия в городах. В который раз измученные, истощенные и все более озлобляющиеся женщины выстаивали круглосуточные очереди за хлебом. «Масла нет, мука только недавно стала, керосину нет, обманули народ», — говорилось в листовке, перехваченной спецслужбами в декабре того же года[197]. Чтобы преодолеть кризис, режим предпринял шаги, вскоре положившие конец НЭПу. Мишенью для нападок стал кулак (зажиточный крестьянин), который якобы «зажимал» хлеб, чтобы навредить власти. Однако введение более жесткой тактики по отношению к крестьянству только усугубило проблему, и в феврале 1929 года хлеб, а затем сахар, мясо, масло и чай стали выдаваться по норме. Чтобы раз и навсегда покончить с проблемой поставок, осенью 1929 года правительство развернуло кампанию по коллективизации сельского хозяйства, а затем по «ликвидации кулачества как класса». Одновременно, приняв весной 1929 года первый пятилетний план, оно ввело масштабные меры по индустриализации и модернизации экономики в попытке буквально вытянуть себя за волосы на новый уровень — за какие-нибудь несколько лет. Эти кампании привели к новому пересмотру гендерных ролей и коренным образом изменили материальные условия жизни почти каждого советского человека.

Коллективизация разрушила традиционный крестьянский уклад. Нанятые в городах активисты конфисковывали имущество так называемых кулацких семей и выгоняли их из собственных домов, наводя ужас на деревню. Миллионы кулацких семей были сосланы в Сибирь или на Крайний Север, где им пришлось с нуля поднимать хозяйство без орудий и ресурсов и строить жилье посреди зимы. В ужасных условиях, без достаточного питания, без каких-либо санитарных мер и медицинской помощи люди, особенно дети, болели и умирали десятками тысяч. Другие кулаки стали подневольными работниками на новых промышленных стройках. Большинство оставшихся крестьян были вынуждены вступить в колхозы — иногда под дулом пистолета. Скот и инвентарь у них отнимали и передавали в коллективное пользование. Крестьяне, ставшие колхозниками, больше не могли распоряжаться продуктами своего труда. Они работали в колхозе и, как предполагалось, должны были получать оплату по числу трудодней, то есть в соответствии с объемом работы, которую выполняли в коллективном хозяйстве, и с требуемыми для нее навыками. Однако в действительности оплата была редкостью. Параллельно с коллективизацией шла антирелигиозная кампания. Активисты закрывали церкви, арестовывали священнослужителей и заставляли крестьян сдавать иконы. Иконы выбрасывали, жгли, а над теми, у кого они были, глумились: «Критиковали, у того там иконы: „Бабки, вы что там развешали?“», как вспоминала Анна Дубова, женщина из семьи раскулаченных [Engel, Posadskaya-Vanderbeck 1998: 41]. Власти запрещали отмечание религиозных праздников и отправление