религиозных обрядов, в том числе крещения, без которого, по православному поверью, человек не мог попасть в рай.

Коллективизация вторглась в женскую сферу, перевернула быт и домашний уклад. Когда активисты конфисковывали имущество так называемых кулаков, они, прежде чем выгнать людей из домов, часто забирали их одежду, кастрюли, сковородки, даже еду со стола. Отнимали в коллективную собственность кур и домашний скот, за которым обычно ухаживали женщины, а самое страшное — корову, которая давала молоко детям. «Забрали у нас и скотину, и все, и дом», — вспоминала Ирина Князева, раскулаченная вместе с семьей в начале 1930-х годов. Коллективизаторы арестовали ее отца, после чего он провел несколько лет в тюрьме, а всех остальных выгнали из дома. Князева, ее мать, бабушка и трое детей жили в сарае, пока кто-то не уехал из села и семья не перебралась в освободившуюся крохотную избушку. Бабушка ослепла от горя и слез [там же: 122]. Разбивая семьи, разлучая родных, коллективизация ослабила, хотя и не разорвала окончательно связи между поколениями женщин — основу общей женской культуры. Кроме того, лишая мужчин — глав семей контроля над домашним имуществом и трудом, коллективизация подрывала патриархальный крестьянский уклад.

Активистки расценивали это изменение как положительное — еще один шаг к коммунизму. Эти женщины, составлявшие незначительное меньшинство среди десятков тысяч комсомольских активистов, членов партии и рабочих, проводивших коллективизацию, так же, как и мужчины, видели в коллективизации прогресс, а в кулаке — врага. Антикулацкая кампания преподносилась как классовая борьба. Елена Пономаренко, сама из обедневших крестьян, вспоминала, что кулаки жили хорошо, лучше других. У них были коровы, овцы, свиньи, лошади, добротные бревенчатые избы, и еда у них была лучше. Пономаренко, отучившаяся всего семь лет и ставшая журналисткой, в своих статьях указывала на предполагаемых кулаков, подлежавших аресту и преследованию [там же: 151]. Антонина Соловьева, работница свердловского завода имени Воеводина, откликнулась на призыв партии отправиться в деревню агитировать за коллективизацию и против кулацкого саботажа. Она была убеждена, что, когда кулаки будут раскулачены, а их имущество передано в коллективную собственность, бывшие бедняки, которые много трудятся, наконец-то заживут хорошо. Помимо продвижения государственных целей кампания коллективизации была для женщин возможностью испытать приключения, подобные тем, которые переживало предыдущее поколение во время Гражданской войны. Несмотря на снисходительное отношение некоторых товарищей-мужчин, Соловьева и ее подруги одевались так же, как мужчины, по-военному, чтобы подчеркнуть свою решимость[198].

Большинство крестьянок выступали категорически против коллективизации. В деревнях ходили слухи, что коллективизация знаменует приход Антихриста и приближение Апокалипсиса. Для властей сопротивление крестьянок коллективизации служило доказательством их отсталости и, следовательно, подверженности манипуляциям предполагаемых кулаков. «В своей агитации против колхозов кулаки в первую очередь используют женщин как наиболее отсталую часть деревни», — говорилось в типичном официальном докладе[199]. Находя выгоду в таком отношении, огромное количество женщин участвовали в акциях коллективного сопротивления — так называемых бабьих бунтах. Женщины стояли в первых рядах враждебно настроенных толп, выступающих против коллективизации; они визжали во весь голос и преграждали путь активистам, когда те пытались конфисковывать скот. Иногда женщины поджигали колхозные конюшни, амбары и стога сена, ломали тракторы и нападали на местных представителей власти. «Вы, грабители, дайте нам бумагу центральной власти, на основании которой вы отбираете у крестьян скот. У нас нет кулаков!» — кричали 50 женщин уполномоченному, руководившему коллективизацией в одном сибирском селе. Когда тот отказался выходить из дома, в котором укрылся, женщины стали грозить вытащить его силой или облить дом керосином и поджечь[200]. Часто женщины выходили на акции протеста, вооружившись вилами, палками, ножами и другими сельскохозяйственными орудиями, которые были вполне готовы пустить в ход. Они даже вставали на защиту так называемых кулаков: преграждали путь к хатам крестьян, намеченных к высылке, требовали освобождения уже арестованных. Выступали женщины и против закрытия церквей и продолжали крестить своих детей, несмотря на запрет этого обряда. Крещение стало «явной точкой сопротивления» официальным ценностям, хотя и в значительной степени скрытого[201]. Сопротивление крестьян сыграло важную роль в изменении некоторых элементов партийной политики. Оно на какое-то время приостановило насильственную коллективизацию, навсегда положило конец обобществлению домашнего скота и помогло крестьянам получить право на собственный приусадебный участок. Однако не прекратилась ни коллективизация, ни нападки на религию.

Чтобы преодолеть сопротивление женщин, государство мобилизовало пропаганду и кадры. В 1929 году правительство поручило Женотделу поработать с этим «отсталым слоем» и активнее организовывать крестьянок в поддержку коллективизации. Журнал «Крестьянка» повторял линию партии: называл женщин, противящихся коллективизации, темными и отсталыми, утверждал, что ими манипулируют кулаки и попы. В материалах журнала женщины изображались ярыми сторонницами коллективизации. Плакаты и фильмы воспевали те блага, которые коллективизация принесла женщинам.

Пропаганда, рассчитанная на неграмотную аудиторию, перекраивала образ крестьянки, представляя ее колхозницей — в противовес отсталой бабе, выступающей против коллективизации. Улыбчивая, веселая, она зазывала односельчан в колхоз или уверенно усаживалась за руль трактора, демонстрируя новые возможности, которые открыл ей социализм. Иногда ее фигура принимала героические размеры, возвышалась над классовыми врагами — кулаком и попом — и заслоняла собой окружающий пейзаж. Молодая и стройная колхозница не имела ничего общего с пышногрудой материнской фигурой, представлявшей крестьянку раньше[202]. Теперь это была новая женщина — деревенский аналог ее только что освобожденных городских сестер. Она с энтузиазмом строила социализм, зарабатывала собственные деньги, ценила свою независимость и была всей душой предана целям советской власти.

Те крестьянки, которые принимали официальные ценности, получали широкую известность. «Сейчас наши колхозницы стали свободными, — провозглашала женщина-бригадир, „героиня социалистического труда“. — Сейчас они иногда зарабатывают больше, чем мужья. А когда зарабатываешь больше, чем муж, как он сможет угнетать? Тогда у него язык становится короче» [Fitzpatrick, Slezkine 2000: 336]. Деревенские женщины, перевыполнявшие производственные нормы, — те, кого называли ударницами, а после 1935 года стахановками, — часто подчеркивали свою свободу от традиционных женских ограничений и от подчинения мужчинам. Доярка Наталья Терешкова в статье, вышедшей в 1935 году, заявляла, что теперь, когда она известная доярка, стахановка, она «стала человеком»: стоит на собственных ногах, растит детей, ведет хозяйство и чувствует себя вдвое счастливее любого мужчины[203]. Столкнувшись с внешними сомнениями в том, что женщины способны водить трактор, Паша Ангелина, создавшая первую чисто женскую тракторную бригаду и ставшая самой знаменитой женщиной — героиней труда в советской истории, решила организовать других женщин. «Будем работать ударно, пусть тогда осмелятся сказать, что нам не место за рулем трактора!» [Fitzpatrick, Slezkine 2000: 312].

Рис. 17. Участницы конференции трактористок, Кремль, 1935 год