— Нет, ты скажи, где само?

Настойчивость старика была непонятной, и вдруг подумав, что старик набивается в долю, Шурка коротко бросил:

— В подвале, по правую руку восьмой кирпич сверху…

— Правильно, — старик удовлетворенно хмыкнул. — Потому как я сам ентот кирпич в стенку и закладал.

— Ты? — опешил Шурка. — А зачем голову морочил?

— А затем, барин, что все должно быть по справедливости. Землю мужики у Ляксандры Ляксевны взяли, потому как она мужицкая, а цацки барыни вот, неси ей…

Бывший камердинер ткнул узелок в руку Яницкому, и Шурка, взяв его, ощутил необычную тяжесть. Поворот был столь неожиданный, что Шурка только растерянно произнес:

— Ну как же так…

— Иди уж, чего там, ежли что, комитетчики все одно захапают, а так все по справедливости, — строго повторил старик и совсем по-свойски подтолкнул Шурку: — Давай, барин, стежкой через лес, как раз к рассвету в городе будешь. А как Ляксандре Ляксевне узелок отдашь, передай, Фрол, мол, кланялся…

Не зная, как поступить, Шурка затоптался на месте, а тем временем Фрол неслышно отступил назад, и через пару минут силуэт старика как бы растаял в ночном сумраке…

* * *

Пароходик, принадлежавший раньше купцу Сипягину, был переименован в «Спартак», но старое название «Пахарь» напоминало о себе то со спасательного круга, то с пояска до блеска начищенной корабельной рынды.

Старательно молотившие воду плицы выпускали из-под колесных кожухов остававшиеся за кормой две белопенные полосы, а по обоим берегам реки, медленно уходя назад, величественно проплывала начинавшаяся от самого уреза тайга.

Стоя рядом с Седлецким на палубе, Козырев глазел по сторонам, удивляясь в душе случившейся с ним метаморфозе. Еще пару дней назад он, как обычно, ходил на службу, а теперь плыл на пароходе, имея конечной целью не что-нибудь, а ставшую теперь столицей Москву.

Неделей раньше к нему в уезд, как снег на голову, свалился Седлецкий и с ходу заявил, что есть возможность перебраться из Сибирской глухомани в центр. Козырев, и сам давно об этом подумывавший, согласился без колебаний, и теперь они вдвоем добирались по реке к железной дороге.

Проводив взглядом очередной поросший лесом увал, Козырев повернулся к Седлецкому.

— Слушай, Владек, а не рано ли мы в Москву собрались?

— Нет, — усмехнулся Седлецкий и пояснил: — Время подошло, да и момент подходящий вышел…

— Что еще за момент? — поинтересовался Козырев.

— А помнишь, я тебе про полковника с бриллиантами говорил?

— Ну, — Козырев напрягся.

— Так вот, при нем бумаги были, карта и все такое прочее. Мы в них разобрались, и мне поручили все эти ценности изъять.

— И что, нашли? — голос Козырева едва заметно дрогнул.

— Найти-то нашли, только сундук к тому времени уже пуст был.

— Сундук? — Козырев недоуменно посмотрел на Седлецкого и, начиная кое о чем догадываться, поинтересовался: — И где же?

— У двенадцатого разъезда.

— Значит, вас опередил кто-то, — с деланным сочувствием вздохнул Козырев.

— Выходит, так, — согласился Седлецкий.

Козырев помолчал и после короткой паузы спросил:

— Ну ладно, эти ценности дело десятое, но при чем тут момент?

— А при том, — весело рассмеялся Седлецкий, — что с тех, кто полковника упустил, теперь особый спрос, а я свое дело сделал, понимаешь?

— Подожди, подожди, — в свою очередь усмехнулся Козырев. — Ты, значит, на коне и под эту марку себе перевод выхлопотал?

— Ну вот, наконец-то сообразил…

— Да, правильно говорят, нет худа без добра, — негромко отозвался Козырев и облегченно вздохнул.

В этот момент в толпе собравшихся на носу парохода палубных пассажиров заиграла трехрядка, и Козырев, посмотрев в ту сторону, увидел, как матрос в умопомрачительных клешах вышел в круг. Гармонист рьяно рванул меха и под знакомый мотив «Яблочка» кто-то выкрикнул:

— Эх, ды яблочка, ды куды котисси!…

— В Губчека попадешь, не воротисси… — вполголоса, зло закончил за крикуна Седлецкий и повернулся к Козыреву. — Пошли, Славик, посмотрим, что там за гармидер…

Они начали пробираться ближе, и тут совершенно неожиданно Седлецкий столкнулся со знакомым. Тот, видимо куда-то командированный, обрадовался встрече:

— А-а-а, товарищ Седлецкий! Вас, прямо, не узнать.

— В Москву еду, так что положение обязывает, — ответил Седлецкий и, явно избегая расспросов, поинтересовался: — Что тут за веселье?

— Да вот, — пояснил командированный, — наш партийный товарищ домой едет. Его сюда к нам в затон с Урала присылали.

— Так, выходит, это он рад-радешенек? — усмехнулся Седлецкий.

— Нет, что вы! — взмахнул руками командированный. — Понимаете, сын у него родился, а жена письмо прислала, как назвать спрашивает. Вот он всю ночь имя и придумывал!

— И, надо полагать, придумал… — с какой-то странноватой интонацией сказал Седлецкий и только потом спросил: — Какое же?

— Замечательное! Выдерзнар!

— Что, что? Это имя такое? — не выдержав, вмешался Козырев.

— Конечно, — радостно подтвердил командированный и пояснил: — Только шифрованное. Полностью: «Вы держите знамя революции»!

— Замечательное имя, — согласился Седлецкий и, пользуясь тем, что круг плясавших расширился, а любопытный командировочный на какой-то момент отвлекся, потянул Козырева в сторону. — Пошли, Славик, здесь все ясно…

Они, не спеша, прошли вдоль борта и спустились в корабельный салон. Время шло к обеду, и здесь уже началось кое-какое шевеленье. Усаживаясь за стол, Седлецкий презрительно фыркнул:

— Ты посмотри, Славик, — Сибирь, Сибирью, а вот тот прямо тебе стюард… — Седлецкий с улыбкой показал на человека из пароходной обслуги, действительно отличавшегося от прочих белоснежной курткой.

— А что Сибирь? — несколько обиделся Козырев. — Да тут, знаешь, как все еще развернется…

Козырев умолк на полуслове, потому что «стюард», то ли перехватив взгляд, то ли по своей инициативе, подошел к столу и поклонился:

— Чего изволите?

— А что можете предложить? — усмехнулся Седлецкий.

— Р-рекомендую… Пиво «Кучинское», свежее, только что на пристани получили…

— Да ну! — обрадовался Козырев. — Может, и раки есть?

— Извините-с, раков не держим. Могу предложить балычок…

— Ну балык, так балык, — кивнул Козырев, и «стюард» снова поклонился.

— Сей момент…

Позже, когда янтарный балык, лежавший на тарелке, уполовинился, Козырев, запивая деликатес действительно отменным пивом, поинтересовался: