Однако желанного берега все не было, и Шурке уже начинало казаться, что он так и доплывет до самой Припяти, когда ноги сначала стали путаться в водорослях, а потом и коснулись дна. На всякий случай, придерживая островок на месте, Шурка осторожно поднял голову, и огляделся.

Похоже, его удачно вынесло под самый берег, заросший хилым кустарником. Теперь, ощущая несильное течение, Шурка смог убедиться, что это именно нужный ему правый берег и, наконец-то оставив свою водную маскировку, ползком, волоча за собой резиновые мешки, выбрался на сушу.

Тут, когда напряжение чуть отпустило, холод взялся за Шурку, и мокрое белье, которое так спасало в воде, здесь, на воздухе, заставляло его прямо-таки «давать дрогаля». Поэтому, едва убедившись, что с другого берега его вроде не видно, Шурка бросил свою ношу на землю и принялся торопливо отвязывать мешки.

Он так увлекся, что поднял голову лишь тогда, когда ствол «Маузера» буквально уперся ему в бок.

— А-а-а, скурвий сыну, попался…

Жолнеж пограничной стражи, выросший вроде как из-под земли, довольно осклабился, но Шурка, едва разглядев польскую форму, поспешно затеребил мешок и обрадовано бросил:

— Да погоди ты… Дай переоденусь…

— Цо?… Ты цо мувишь, болшевик! — не давая развязывать, солдат наступил на мешок ногой.

— Какой я тебе большевик? — рассердился Шурка и, бросив завязки, потянул через голову холодившую его мокрую нижнюю рубаху.

Едва с ней справившись, Шурка повернул голову и увидел, как от ближайшего куста к ним подходит второй солдат. Жолнеж остановился возле товарища и подозрительно оглядел Шурку.

— Болшевик?

— Ну заладили, большевик, большевик! — рассвирепел Шурка. — Черти вы лысые, переодеться дайте!

Солдаты переглянулись, и второй, подошедший, раздумчиво сказал.

— А, може, той…

— Не вем[58], — отозвался напарник и ткнул Шурку винтовкой. — Ну, ты, куда шел?

— Да в стражницу вашу, куда еще…

Плюнув на солдат, Шурка принялся стаскивать с себя кальсоны. Оставшись совсем голым, он скрутил мокрое белье в жгут и потянулся к мешку.

— Дайте же одеться, одежда у меня там…

— Ага, и еще револьвер…

Первый солдат, видимо старший, решительно откинул мешок ногой подальше и кивнул второму:

— Дай ему ковдру. Hex так йде, а то сбежит…

Напарник послушно сбегал в кусты и, притащив оттуда простое солдатское одеяло, подал его Шурке.

— На, прикройся…

Поручик поспешно замотался в приятно пахнувшее сухой травой одеяло и, наконец-то перестав стучать зубами, миролюбиво спросил:

— Ну, куда идти?

Солдаты молча, но дружно махнули руками в темноту. Шурка плюнул и, держа в одной руке смятое в комок мокрое белье, а второй придерживая спадающее одеяло, так босиком и зашагал в указанном направлении. Солдаты, оставшись сзади, еще немного пошептались и только потом, подхватив Шуркины мешки, двинулись вслед за уходившим по едва различимой тропке Яницким.

В стражнице дежурный капрал дремал, сидя за столом. Заметив вошедших, он встряхнулся, мотнул головой и недоуменно воззрился на замотанного в одеяло Шурку.

— Это что за чучело?

— Задержали, пан капрал… Только из воды вылез…

Старший жолнеж выступил вперед и положил на пол японские прорезиненные мешки.

— Вот. При нем было, может быть, тот…

Капрал какое-то время рассматривал непривычную экипировку, потом встал и, приоткрыв дверь в соседнюю комнату, позвал:

— Пане полковнику! Ходзь ту[59]…

Шурку поразила интонация, с которой была произнесена эта фраза. В ней звучало то ли пренебрежение, то ли еще что, но в таком тоне такие слова никак не могли быть адресованы старшему офицеру, да еще и такого ранга.

Тем временем за дверью послышался шум, и к величайшему Шуркиному удивлению из соседней комнаты вышел не кто иной, как полковник Чеботарев. Увидев Яницкого, он сначала удивленно раскрыл глаза, а потом, разглядев дикое одеяние, расхохотался.

— Шурик, откуда ты в таком виде?

— Из речки… — Яницкий показал скомканное белье и улыбнулся. — Эти черти к мешку не подпустили, чтоб переодеться. Испугались, что я оттуда шпалер[60]достану.

— Значит молодцы, — усмехнулся Чеботарев. — Службу знают.

Внимательно слушавший их капрал удовлетворенно покивал головой и быстро спросил:

— Пан полковник, так это тот человек, которого вы ждали?

— Тот самый, — повернулся к нему Чеботарев и со звонким щелчком положил на край стола золотую монету. — Это вам, чтоб было, на что встречу отметить…

При виде такой щедрости солдаты дружно щелкнули каблуками, а капрал довольно осклабился:

— Всегда до послуг пана…

Уже не слушая его, Чеботарев подхватил с пола мешки и провел Шурку в соседнюю комнату. Здесь был стол, пара стульев, и у стены стоял старый продавленный диван. Не говоря ни слова, полковник вытащил из-за дивана начатую бутылку водки, налил полный стакан и подал Яницкому.

— На, пей, путешественник…

Шурка залпом выпил, водка огнем прошлась по жилам, и почти сразу давившее его нервное напряжение начало понемногу отпускать. Скинув на пол ставшее почему-то колючим одеяло, Шурка развязал мешок и начал доставать сухую одежду.

Какое-то время Чеботарев внимательно следил за Яницким, потом, подтянув себе стул, сел и спросил:

— Ну, и где ж тебя носило, гусь лапчатый? Договорились же, если с рейдом не выйдет, сразу обратно…

Шурка наконец-то переоделся и плюхнулся на диван.

— А что, они вернулись уже?

— Ага, все кто смог… — хмыкнул Чеботарев и строго глянул на Шурку. — Так где же ты был? Я тебя, между прочим, неделю здесь жду. Всех солдат лично инструктировал, чтоб не подстрелили ненароком…

— Как где? — Шурка пожал плечами. — А ты куда меня посылал? Вот я сел в Максим[61]и поехал. За сокровищем…

— Что, неужели клад на месте был? — удивился Чеботарев.

— Держи карман… Сцапали меня мужички и в холодную.

— Ну и… — насторожился полковник.

— Что ну? Явился ко мне ночью некий Фрол, бывший камердинер барыни, и выпустил. А вот дальше самое интересное. Проводил за околицу и мешочек вручил, а в нем все, что наша барыня в подвал спрятала.