— Слушай, Владек, ты сказал, время сейчас подходящее…

— Так ясное ж дело, — Седлецкий отставил пустую кружку в сторону. — Ты сам посуди, Славик. Большевики со своей идеей всеобщей социализации провалились с треском. Из военного коммунизма ничего, кроме всеобщего бунта, получиться не может.

— Что-то я об этом в газетах не читал, — усмехнулся Козырев.

— И не прочитаешь, в газете так, отголоски, да и те теперь в одностороннем освещении…

— Это заметно, — вздохнул Козырев и, сдув пену, сделал пару глотков. — Но одно то, что НЭП начали…

— Вот-вот, — подхватил Седлецкий. — И не только НЭП. Наполеона из наших маршалов не вышло, это раз. Всемирная революция — блеф, это два. Возврат частного предпринимательства, это три.

— Так зачем тогда весь этот сыр-бор? — сердито спросил Козырев.

— А затем, — с жаром пояснил Седлецкий, — что мужик наконец-то получил землю, это раз, сословные перегородки сломаны, это два и, наконец, для таких, как мы с тобой, дорога открыта, это три!

— Не понял, — удивился Козырев, — какая у нас может быть дорога?

— А такая! Ты что думаешь, все эти революционные михрютки способны что-то построить? Да никогда в жизни!

— Вот на что ты расчитываешь… — Козырев вздохнул. — Вот только, как я заметил, этим михрюткам самим очень нравится начальниками быть.

— И правильно, пусть начальствуют, головотяпствуют, в результате все равно — пшик. Для настоящей работы нужны другие головы, образованные, предприимчивые…

— И проверенные, — закончил за него Козырев.

— Точно! — с удовлетворением заключил Седлецкий.

Козырев, осмысливая услышанное, немного помолчал и после короткого раздумья спросил:

— И куда, ты думаешь, нам подаваться?

— В науку, Славик, в науку! Мы с тобой, как-никак, Московский университет закончили, а это, брат ты мой, ого-го! Ведь профессором после церковно-приходской школы не станешь.

— Ну что ж, может, ты и прав. «Выдерзнаров» этих тоже кому-то учить надо… — и Козырев, с усмешкой, знаком показал следившему за ними вполглаза «стюарду» повторить заказ…

* * *

Жизнь в усадьбе нет-нет да и заставляла Тешевича вспомнить о глазастой девчонке. Но воспоминания эти были мимолетны, и ничто не мешало поручику предаваться своему новому увлечению, гоняя по окрестностям на становившемся привычно-послушным «аэро». Вот и сегодня, намереваясь идти в каретный сарай за автомобилем, Тешевич приметил накрывавший тахту гуцульский лежник[55]и задумался. Ему казалось, что где-то сбоку дверцы постоянно тянет сквозняк, и он решил попробовать закрыться как медвежьей полстью этой ярко раскрашенной накидкой из шерстяных пасм.

Забрав плед с собой, Тешевич расстелил его на сидении и, отступив на шаг, неодобрительно фыркнул. Вывязанный из шерсти сельский орнамент никак не вязался со спортивными формами автомобиля, и поручик собрался было выкинуть накидку вон, но в последний момент передумал. Расцветка расцветкой, но в предвидении холодов попробовать стоило и, усевшись в кабину, Тешевич завел мотор.

Уже через полчаса накидка проявила себя полностью, и прикрывавший ею ноги Тешевич сначала откинул край, а потом и вовсе свернув, положил рядом. Сквозняков, конечно, никаких не было, но, похоже, осенью плед мог пригодиться, и проезжая краем пшеничного поля с мелькавшими там и сям васильками, Тешевич подумал, что из такой шерсти вполне можно сделать хорошую одноцветную полсть.

Сейчас же погода была весьма жаркой, и как только пшеничное поле кончилось, Тешевич без колебаний свернул с полевой дороги на торную тропу, выводившую к заводи. Здесь начиналось редколесье, и поручик, пустив левые колеса тропкой, внимательно следил за правой стороной, чтобы не налететь на пень или не угодить в яму.

Едва выехав наверх, откуда уже было видно окаймленную зеленью манящую гладь плеса, поручик, выключив мотор, покатил вниз но склону, наслаждаясь наступившей тишиной и заранее предвкушая, с каким удовольствием он сейчас плюхнется в воду.

Пышащий жаром «аэро» легко скатился с увала и, чуть скрипнув тормозами, остановился прямо на песке пляжа. Тешевич открыл дверцу, вышел из машины и огляделся. Звенящая тишина висела над заводью. Только еле слышно зудела мошкара, выше по течению тихо журчал ручей, и в камышах негромко всплескивала рыбья мелочь.

Поверхность воды сверкала солнечными бликами, и, отведя от нее взгляд, Тешевич заметил сложенный плед. Секунду подумав, он вытащил накидку из машины и старательно разложил возле куста. Потом не спеша разделся и, загребая босыми ногами горячий песок, с разбегу, как в детстве, животом плюхнулся в воду.

Прохладная свежесть охватила тело. Поплескавшись с минуту посередине заводи, Тешевич нащупал ногами дно. Заводь была мелкая, даже здесь вода доходила только до плеч. Закинув руки за голову, Тешевич обернулся к солнцу и зажмурился.

Теплая, розовая темь ласкала глаза, легкое течение лишь напоминало о себе, и только сейчас Тешевич почувствовал, что тоненькая ниточка, о которой говорил доктор, вроде бы впервые соединилась. Во всяком случае, временной разрыв как бы пропал, и вместо него было ясное ощущение, что чуть ли не вчера было такое же утро, когда он в первый раз, еще мальчишкой, удрал купаться сюда…

Легкий плеск заставил Тешевича открыть глаза. В первый момент ему показалось, что где-то рядом играет рыба, но, повернувшись на звук, он оторопел. Совсем рядом, за камышом, погрузившись в воду по самый нос, испуганно сжалась Хеленка.

Тешевич завертел головой и вдруг увидел рядом с ярким пятном пледа, только с другой стороны куста, висевшее на ветвях платье. Поручик повернулся к Хеленке, она попыталась погрузиться еще глубже, но глаза, нос и тканевый тюрбан, удерживавший волосы, все равно оставались сверху, да и сквозь воду легко просматривались очертания нагого тела.

Тешевич понял, что он ей виден так же хорошо, и смущенно прокашлялся.

— Ради бога, извините, я вас не заметил…

Хеленка молчала то ли от испуга, то ли оттого, что рот оставался в воде, и Тешевич, ощущая такую же неловкость, предложил:

— Ну, вот что… Вы, кажется, давно тут сидите, так что вылезайте. Я не буду смотреть, — и он демонстративно отвернулся.

Сначала за спиной Тешевича была тишина, потом послышался легкий отдаляющийся плеск и, наконец, скрип песка. И тут ниточка, протянувшаяся из прошлого, вновь натянулась. Вспомнились давнее лето, этот же плес и он сам, дрожащий от вожделения мальчишка, затаившийся здесь, в этих кустах, чтобы подсматривать за их молодой пышнотелой гостьей, взявшей себе за правило купаться но утрам нагишом…

Против своей воли Тешевич подумал, что происходит там, сзади, и вдруг у него перед глазами возникла, взявшаяся оттуда же, из прошлого, картина. Четко, почти до галлюцинации, он представил себе ту, плавно изогнутую линию женского бедра, и не в силах противостоять внезапному стремлению сравнить, увидеть, Тешевич, мгновенно забыв о своем обещании, резко повернулся, раскидывая воду в стороны.