достать луну с неба за нежный взгляд и невинное касание. То, наоборот, расплываюсь в счастливой улыбке, готовый обнять весь мир. То мысленно подгоняю стрелки часов: скорее же, что вы как полумёртвые! То начинаю нервничать: вдруг на самом деле это фантазия, галлюцинация, сон? Наконец, больше не могу удерживать в себе ворох разношёрстных эмоций и шёпотом говорю темноте: — Представляешь, я завтра иду на свидание. Здорово, правда?

Правда, правда, отзывается темнота почему-то с ворчливыми интонациями Васи Щёлока. А теперь, Сорокин, сделай одолжение и спи уже, в конце-то концов.

— Извини, — шепчу в ответ, переворачиваясь в последний раз. Закрываю глаза: — Спокойной ночи.

Темнота не отвечает: наверное, уснула.

***

Отчаянное решение взять да и принять случившуюся во мне перемену — целиком, без заламывания рук, обвинений и фальшивых попыток вести себя, как нормальный, — неожиданно оказалось реальным выходом из тупика. Моя жизнь стала заметно проще и, не буду кривить душой, счастливее, однако впервые за много лет я понятия не имел, как мне действовать. Обычный ритуал ухаживания с букетами, конфетами и плюшевыми медведями тут, по понятным причинам, мало годился, хотя приносить Тиму вкусности к чаю я не забывал. С кафе-ресторанами тоже выходил прокол из-за неизменно раздельных счетов: в денежном плане Тимыч оставался по-прежнему щепетилен. От меня ему требовался исключительно я сам; это мне хотелось радовать его чем-то ещё, кроме присутствия своей драгоценной персоны. Не только существенным, вроде помощи по хозяйству, но и такими приятными мелочами, как мороженое на прогулке по парку. Я даже изобрёл компромиссное решение для Тимычевой совести, однако все прекрасные планы едва не пошли прахом из-за каприза весенней погоды.

Суббота была чисто майской — жаркой, солнечной, хотя и ветреной. Поэтому я скептически отнёсся к мрачному прогнозу синоптиков о следующем дне, и напрасно: в воскресенье апрель ни с того ни с сего вообразил себя октябрём. В начале десятого я выглянул в окно на моросящий дождь и беспощадно подгоняемые ветром вереницы неповоротливых туч — и упрямо продолжил собираться. Не захочет Тим мокнуть на улице, значит, отправимся по пиццериям города дегустировать «Маргариты». Не для того я целую неделю собирался с духом позвать его на свидание, чтобы в последний момент всё испортил какой-то дождичек.

Тим об отмене прогулки даже не заикнулся. Не раскрывая зонта, дошагал-добежал через лужи от подъезда до «Патриота» и шустро нырнул в салон.

— Привет.

Солнце могло спрятаться от всего мира, однако Бабочке оно, похоже, не переставало светить ни на минуту.

— Привет.

Ладонь у него была сухая и горячая, улыбка — счастливая. Словом, человек-иллюстрация известной строчки из детской песенки «Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной». Ужасно хотелось коснуться его ещё раз — пригладить нахальный вихор на макушке или коротко мазнуть по щеке кончиками пальцев, — но вместо этого я завёл мотор.

— Ну что, поехали кататься? Надеюсь, парк пока не затопило.

— С чего бы? По-моему, дождь вот-вот прекратится.

Последнее утверждение показалось мне необоснованно оптимистичным, однако когда «Патриот» подъехал к стоянке у парка, дождить действительно перестало. Тем не менее зонты мы с собой прихватили: слишком уж низко висели тучи, того и гляди брюхом за тополя начнут цепляться.

Всех входящих на территорию парка первым делом встречал киоск с яркой вывеской «Соки, мороженое, свежая выпечка».

— По мороженке? — невинно предложил я.

— Давай.

Тимыч понял подвох, только когда я заказал тётеньке-продавцу сразу два пломбира и, естественно, сам расплатился за оба.

— Дрейк.

— Тц. Ты на свидании.

— Ты тоже.

— Ладно, следующей будет твоя очередь покупать на двоих.

Придумка оказалась ровно тем, чем нужно: Тим успокоенно кивнул и сказал «Договорились». Конечно, он будет строго следить за соблюдением очерёдности, но определённый прогресс налицо.

Спасибо собачьей погоде — кроме нас в парке, похоже, не было ни души, и я мог сколько угодно зарабатывать косоглазие поглядываниями в сторону спутника. Мы с Тимом неторопливо дошли до искусственного пруда, полюбовались на грустных лебедей, и отправились обратно к киоску за новой порцией мороженого.

На лице киоскёра не дрогнул ни единый мускул, когда она продавала нам ещё два пломбира.

— Могла бы и удивиться, — Меня слегка зацепило такое профессиональное равнодушие.

— Будем ходить за мороженым, пока она не отреагирует?

— В третий раз точно подойдём, — я развернул обёртку вафельного стаканчика, вздохнул не понятно о чём и вдруг признался: — Блин, чувствую себя прыщавым десятиклассником на первом свидании.

— А я себя — просто на первом, — пооткровенничал Тим в ответ, кусая свой пломбир. — Нет, вкусная всё-таки штука. Почти как из детства.

— Там же на бумажке большими буквами написано про рецептуру сорок лохматого года, — по инерции я сначала отреагировал на последнее предложение и лишь потом спохватился: — Погоди, ты что, правда до этого на свидания не ходил?

— Правда.

— Почему?

— Не с кем было.

Я открыл рот для следующего вопроса и закрыл: за такое любопытство можно и по лицу получить. Однако мой порыв не остался незамеченным.

— Спрашивай.

— Это весьма личный вопрос.

— Тогда я оставляю за собой право на него не отвечать. Спрашивай.

— Ну смотри, сам настоял, — я взял паузу на подбор достаточно иносказательной формулировки. — Бабочка, а когда ты, эм-м, всё про себя понял?

— Двадцать пятого июля две тысячи шестнадцатого.

Я едва мороженое не выронил.

— Двадцать пя…

— Мой первый рабочий день у вас, — Тим мечтательно улыбнулся низкому накуксившемуся небу. — Мы с тобой познакомились в реальности — и мне тут же стало всё о себе ясно.

Офигеть. Вот я с вопросом угадал.

— То есть ты раньше не?..

— Нет.

— Что, вообще ни в кого?

— Нет. Я же уникальный — ты помнишь?

— Помню, только представить никак не могу. Ладно эмоциональные моменты, но на чисто плотском-то уровне?

Тим густо покраснел, однако правом промолчать не воспользовался: — Скажем так, раньше я не видел в этом занятии особого смысла или интереса. Поэтому теоретически подкован намного лучше, чем практически.

После такого откровения я растерялся окончательно. Пускай мне самому пока было крайне дискомфортно думать о невечности платонической фазы, однако узнать, что для него вообще всё впервые — это… Короче, я был не готов.

— Опять лишнего наболтал, — сделал Тим правильный вывод из моего ошарашенного молчания.

Неяркий дневной свет потускнел ещё сильнее.