будто это не я только что добрый литр чая выхлебал. — Ну что, до завтра?

— До завтра, — подтвердил Тим. С необычной для него грацией шагнул ко мне и легонько, точно бабочка крылом мазнула, коснулся губами уголка моих губ: — Спокойной ночи.

— Спокойной, — на автомате пробормотал я. Потом тряхнул головой, прогоняя морок нерешительности, сделал всего один шаг вперёд — и сон повторился в яви.

Он совсем не умел целоваться, однако с энтузиазмом неофита старался всё схватывать на лету. Вкус его губ так живо напомнил мне божественную амброзию, что я, позабыв о позднем времени, основательно взялся за выяснение степени этой схожести. А когда мы наконец смогли буквально на чуть-чуть оторваться друг от друга, Тим хрипло выдохнул: — Останешься? Без продолжения, я тебе в другой комнате постелю, если захочешь.

Я совсем не был уверен, что захочу в отдельную комнату. Я вообще ни в чём не был уверен, кроме одного: я совершенно бездарно потратил последнюю неделю на какие-то идиотские душевные метания.

— Останусь, и можно даже с продолжением.

Я снова потянулся к нему, однако Тим неожиданно отклонился и, явно пытаясь воззвать к голосу разума в нас обоих, сказал: — Думаю, торопиться всё же не стоит. Чтобы не жалеть потом.

— Ты сейчас больше обо мне, так?

Тим красноречиво отвёл глаза, и я с полным сожаления вздохом разжал объятие: — Заботливый Бабочка. Не надо другую комнату, я буду держать себя в руках. Обещаю.

***

Дрейк держит слово — мы чинно наводим порядок на кухне и перебираемся в зал. Рутина позволяет мне несколько прийти в себя, однако я до сих пор смутно представляю себе нашу ночёвку. Более того, от мысли о том, чтобы лечь с Дрейком в одну постель, меня бросает в такой жар, что хочется немедленно сбежать в ванную и сунуть голову под ледяной душ. Но инициатива целиком и полностью моя, поэтому я с фальшивой небрежностью спрашиваю: — Спать хочешь?

Внимательно рассматривающий мою библиотеку Дрейк пожимает плечами: — Да уже не особенно. Бабочка, скажи, а вот если бы не я, ты бы чем сейчас занимался?

— Книжку бы читал, — признаюсь я.

Дрейк беззлобно фыркает: — Действительно, глупый вопрос. Тогда, может, сейчас ты тоже что-нибудь почитаешь, а я буду рядом валяться и на тебя смотреть?

Конечно, я с малодушной поспешностью соглашаюсь, тем не менее не забыв на всякий случай уточнить: — Тебе скучно не будет?

— Ни в коем случае, — уверяет Дрейк, после чего я сажусь на край дивана, а он без ложной стеснительности занимает оставшееся место и кладёт голову мне на колени. Старый сон буквально сбывается в яви, снова подтверждая: если даже богам-олимпийцам не под силу спорить с Мойрами, то куда уж пытаться обычному смертному.

— Красивый, — Дрейк нежно гладит меня по щеке. Молча улыбаюсь и, быстро повернув голову, успеваю задеть губами его ладонь. Каким бы он меня сейчас ни видел, я о своей внешности правду знаю.

— И ты красивый, — Так, что порой замирает дыхание.

— Читай, — напоминает Дрейк, и я послушно беру «Кашмирский шиваизм» Пандита. Открываю на заложенной конфетной обёрткой странице и вдруг ярко осознаю себя абсолютно, без оговорок счастливым и бесконечно благодарным всему миру: от всесильных богов до последней травинки.

«Пусть все живые существа обретут счастье и причины счастья. Пусть освободятся от страдания и причин страдания. Пусть…»*

— Ты сейчас такой… — почти шёпотом говорит Дрейк. Смотрю на него вопросительно, но вместо ответа получаю долгий, вкусный поцелуй.

Этой ночью мне снятся заросшие асфоделями серо-зелёные холмы и сонное течение стальных вод реки забвения.

— Ну что, счастлив, наконец? — ворчливо осведомляется за моей спиной Вася Щёлок. Оборачиваюсь к нему и почти не тушуюсь под серебряным взглядом бога.

— Счастлив, — я благодарно склоняю голову. — Спасибо.

— Рано благодаришь, самое сложное у вас только начинается.

Не спорю, поскольку объективно так оно и есть. А мою железобетонную уверенность в том, что после всего пережитого, мы справимся с чем угодно, к делу не пришьёшь.

— Вась, скажи, почему ты нам помогал? — любопытствую я вместо развязывания пустой дискуссии.

— Работа у меня такая. Всё ещё.

— Работа? — Тут меня осеняет: — Слушай, ты извини, если вопрос не в тему, но как зовут твою жену?

— Догадливый, — усмехается Щёлок. — Почти так же, как и тебя**.

Киваю подтверждению своей догадки. Интересно, когда я проснусь, то поверю тому, что мне сейчас снится?

— Ещё о чём-нибудь будешь спрашивать? Ночь ведь не резиновая.

— О чём угодно можно?

— Спрашивать — да. Получать ответ — в зависимости от вопроса.

Собираюсь с мыслями. Было же что-то, с чем мне давно хотелось разобраться.

— Вась. Ты знаешь, кто я?

Да уж, сформулировал.

— Нет.

Как спросил, так и ответили.

— И никто из тех, кого я знаю, не знает, — продолжает Щёлок.

— В смысле? Погоди, я человек?

— Скорее да, чем нет.

— Мужчина?

— Сложно сказать.

Вот это новость!

— Женщина?

— Сложно сказать. Тебе это настолько принципиально?

Задумываюсь.

— Вообще-то, уже нет.

— Тогда не забивай себе голову.

— Да, но…

— Давай я лучше перескажу тебе историю, которую услышал от одного, м-м, коллеги за рюмочкой амброзии. Его работа — водить души за черту, и как-то выпало ему сопровождать целую семью. Отца, мать и сына-шестилетку. Строго говоря, ребёнок должен был остаться в живых, но он так горько плакал, так не хотел расставаться с родителями, что мой коллега дрогнул. Увы, записи в Книге уже были сделаны: одной душе следовало вернуться от берегов Ахерона. И тогда нашёлся, гм, некто, предложивший свою кандидатуру взамен мальца. Некая безвестная тень, бродившая у реки, которая тоже не смогла остаться равнодушной к детским слезам.

— И в Книге нет о ней ни строчки?

— В Книге записано, что в тот печальный час умерли трое. Трое и ушли за черту.

— А один вернулся.

— Да.

Что ж, это объясняет громадную долю моих несуразностей, однако самого главного ответа по-прежнему не даёт.

— Я тебе ещё раз повторю: не зацикливайся на прошлом. Ты — это ты, и рядом с тобой теперь есть тот, кому именно ты и нужен.

Опять согласно киваю. Просто мне интересно.

— Любопытной кошке… — напоминает Вася, и тут я замечаю, что