С неба сорвалась дождевая капля, сморщив гладь широкой лужи перед главными воротами парка. И когда мы успели пройти его насквозь? Не давая сообразить, вторая капля упала мне на рукав куртки, третья — на забытое мороженое в руке.

— Кажется, дождь начинается. Подержи, — я отдал Тиму вафельный стаканчик и раскрыл над нами чёрный купол зонта. — Пойдём к машине или дальше?

— Дальше, — Тим вернул мне мороженое и собрался открывать собственный зонт, однако я его остановил: — Давай под одним, пока сильнее не пошёл?

— Ладно.

Ни покладистость спутника, ни лаконичность его ответов мне откровенно не нравились.

— Бабочка, помнишь, я говорил про «не усложнять»?

— Конечно.

— Так вот, пусть всё идёт своим чередом, хорошо? Не будем торопить естественный ход событий.

— Заразил я тебя философией, — бледно усмехнулся Тим. Смотрел он при этом не на меня, а на узор из кругов на поверхности лужи.

— Это полезная зараза. Так ты согласен не спешить?

— Дрейк, — Тим поднял на меня прозрачно-зелёные Бабочкины глаза. — Я не знаю, поверишь ли ты, но мне на самом деле достаточно того, что есть сейчас. Нет необходимости идти дальше.

— Есть такая необходимость, — упрямо возразил я не столько ему, сколько консервативной части себя. — И скоро ты сам убедишься, просто дай мне чуть-чуть времени.

— Оно всё твоё.

Как же по-дурацки получилось, что обе руки заняты какой-то ерундой, и нет возможности неловко пожать ему пальцы — спасибо, Бабочка. А слова сейчас годились только для банальных мелочей.

— Дождь усиливается.

— Да.

— Точно гуляем дальше?

— Точно.

Кажется, когда-то, классе в девятом или десятом, это уже было со мной. Идти под одним зонтом так близко, чтобы задевать друг друга рукавами. Есть растаявшее мороженое, не чувствуя его вкус. Бросать на идущего рядом косые взгляды и глупо смущаться, встречая такой же взгляд украдкой. С одной стороны я понимал, как нелепо выглядит поведение подростка у взрослого человека. А с другой — даже в пятнадцать я не был настолько счастлив.

От третьей порции мороженого Тим отказался, да и мне самому расхотелось сладкого. К тому же дождь взялся поливать от души, прогоняя нас из насквозь промокшего парка под железную крышу «Патриота», и дальше — по домам. Я специально выбрал самый кружной маршрут, однако в итоге мы всё равно оказались во дворе у Тима.

— Чаю? — гостеприимно предложил он. — Или можно вообще обед по-быстрому сварганить: у меня со вчера фарш остался. Как раз на макароны по-флотски или суп с фрикадельками.

Я знал, что по неписаным законам вежливости мне следует мягко отказаться, поскольку я и без того всю неделю столовался у Тимыча. Однако разойтись и до конца дня искать в родной квартире пятый угол? Моя сила воли была не настолько сильна.

— Фрикадельки это здорово, — Но на уступку совести я тем не менее пошёл: — А завтра вечером предлагаю выбраться куда-нибудь на ужин. Ты к французской кухне как относишься?

— К фуагра и лягушачьим лапкам? Ещё не в курсе.

— А к луковому супу, утке с брусничным вареньем и аутентичным круассанам?

— Положительно, — Тим не удержал полуулыбку. — Сделаешь из меня знатока едален.

— Будет моим алаверды за философию. Так сказать, бартером пищи телесной на духовную.

— Win-win.

— Абсолютный.

Мы синхронно открыли водительскую и пассажирскую двери и выскочили под дождь. Открывать зонты ради того, чтобы пройти двадцать метров, естественно, никто не стал, и до подъезда пришлось галопом скакать через лужи. Лампочка внутри не горела, отблески тусклого света сочились откуда-то сверху, и я до сих пор не знаю, кто кого из нас первым взял за руку. Зато знаю другое: время, которое я просил у Бабочки, больше мне не требовалось.

Приготовить суп в четыре руки получилось не быстро, а очень быстро. В процессе Тим о чём-то рассказывал — наверняка интересном, да только я, каюсь, больше слушал звук его голоса, чем вникал в смысл фраз. Смотрел на него и вновь удивлялся, как мягкость и тонкость Бабочки наложились на прежние грубоватые черты, создав облик, не похожий ни на один из исходных.

— Ты меня слушаешь?

— Боюсь, что нет. Прости.

— Ничего. Думаю, я понимаю.

«Ты красивый». Детский комплимент, однако даже его я не мог из себя выдавить, зажатый в тиски подростковой робости. Это я-то, человек с врождённым талантом лить в женские уши патоку нежных слов! Но зато мне осталась возможность якобы случайных прикосновений, чем я, конечно, пользовался самым бессовестным образом. Мы то и дело задевали друг друга — пальцами, рукавами, плечами. Мимолётно, почти незаметно, если бы не гулко ухающее каждый раз сердце.

— Почти готово. Расставишь тарелки?

— Чтобы они не разбились на счастье? Конечно.

Тим чувствовал нечто похожее — я видел это в блеске его позеленевших глаз, в тончайшем румянце на щеках, в нехарактерной плавности движений. И за привычно завершающим ужин травяным чаем твёрдо решил — сегодня. Обязательно поцелую его сегодня, когда будем прощаться.

Чашки давно опустели, однако ни один из нас не мог найти в себе силы воли, чтобы сказать: пора закругляться. И когда смартфон в моём кармане коротко дзынькнул оповещением о пришедшей почте, я сделал вид, будто совсем этого не заметил.

А вот честный Тимыч пропустить звук мимо ушей не догадался.

— Это у тебя?

— У меня, — вздохнул я, без особенного желания заглядывая в смарт. — Что-то на Васю нетерпячка напала — очередное критическое «фе» по проекту прислал, как будто оно до утра подождать не могло.

Тим легко улыбнулся: — Может, у него из-за этого заснуть не получается, вот он и поделился с тобой бессонницей.

— Скорее уж передал её, как эстафетную палочку, — проворчал я и заставил себя подняться из-за стола. — Ладно, Бабочка, хорошо у тебя, но завтра рабочий день. К сожалению.

— Да, точно, — Тим не хотел этого показывать, только мне-то было хорошо видно, что он тоже огорчён. Мы вместе вышли в прихожую, я обулся, накинул куртку, повернулся к Бабочке, памятуя о своём решении, и понял — не смогу. Причём не из-за каких-то там остатков гомофобских «понятий», а из-за того, что банально трушу. Показаться смешным, или сделать что-то не так, или… Чёрт, да я с парашютом прыгать меньше боялся!

— К-хм, — Ещё и в горле пересохло,