Несколько раз он покушался на жизнь ребёнка и вовсе этого не скрывал, выискивал его укрытия, посылал шпионов, оплачивал предателей; ему ничего не стоило приказать убить его. А когда с удивлением спрашивали: «Как можно так мало ценить человеческую жизнь?» — он с горькой улыбкой отвечал: «Пусть это падёт на мою совесть, пусть эта кровь повиснет на моей голове».

Сразу после королевского письма князь, повседневным у нас обычаем, занёс манифест к актам против ребёнка, которому без доказательств присваивали княжеское имя. Потом он направился в Краков, предшествуемый высланными вперёд людьми, которым было поручено схватить ребёнка и вывезти на чужбину, или сделать с ним, что хотят, лишь бы он не мог вернуться и быть найденным.

Мы видели, как эти попытки не увенчались успехом, как мать приехала в Краков, куда заявился сам князь, ожидая обещанного и объявленного прибытия короля, чтобы заново начать это дело.

Пан Чурили, бывший слуга дома Соломерецких, пришёл вечером к княгине. Она была всецело занята ребёнком, найденным после стольких лет беспокойства и разлуки; с радостью бы отправила несвоевременного гостя, но прибывший очень настаивал, чтобы его впустили.

Не в силах отказать, княгиня велела привести старого шляхтича, который с испуганным и пугающим выражением лица подошёл к ней.

— Сударыня, — воскликнул он, — вы знаете о приезде князя в Варшаву?

Соломерецкая побледнела и смешалась, встала и воскликнула:

— Он здесь! Значит, мы первый раз в жизни встретимся… так близко.

— Князь несколько дней находится в Кракове, сегодня его видели в протестансткой церкви, о чём я знаю от одного из присутствующих на проповеди и богослужении. Он сюда не случайно прибыл!

— Несомненно! — отозвалась княгиня. — Хорошо, что мы вместе здесь. Нужно это закончить. Завтра буду у него.

— Вы, пани?

— Я! — сказала, гордо вставая, женщина. — Я должна узнать, что меня ждёт, чего он хочет от меня. Где он живёт?

— Не знаю, — сказал обеспокоенный Чурило.

— Прошу вас, узнайте. Завтра, не позже, мы должны с ним увидеться, во что бы то ни стало!

Эти слова она изрекла таким решительным голосом, исполненным нерушимой силы, что шляхтич, который собирался отговаривать, не нашёл на это слов.

— Идите и постарайтесь узнать, — добавила она.

— Но, ваша милость…

— Не пытайтесь напрасно изменить моего решения. Я должна с ним увидеться.

— Вы рассчитываете на себя, что сможете убедить его, сломать его железную волю?

— Я ни на что не рассчитываю. Хочу увидеть его, хочу однажды взглянуть ему в глаза и спросить, почему он меня преследует. И у меня есть также воля моего рода, нерушимая, железная. Женщина, я терпела и боролась как мужчина.

Пан Чурили после минуты разнообразных, но всё равно пустых замечаний ушёл. Пошёл узнать о князе, и без труда нашёл его жилище. Соломерецкий не имел причины скрываться.

Вечером того же дня княгиня узнала что хотела, а назавтра перед полуднем, одевшись в свои траурные одежды вдовы, приказала отвезти её одну в жилище брата. Её верные слуги, боясь за госпожу, под разными предлогами сели в засаду вокруг дома и встали поблизости с оружием.

При виде приехавшей женщины, которая с закрытым лицом требовала, чтобы её пропустили к князю, придворный побежал объявить господину, и вскоре дверь отворили, и Соломерский, опираясь на стол, с презрительным и исполненным гордости взглядом принял прибывшую.

Пройдя через порог, при виде этого человека, который отравил ей жизнь, княгиня почувствовала невольную дрожь, потом, именно собственной боязнью доведённая до отчаяния, она подняла вуаль с лица и, долго всматриваясь в него, воскликнула:

— Вы узнаёте меня, ваша светлость?

— Нет, — холодно отрезал князь.

— Ты видишь это побледневшее лицо, эти морщины на лице, эти угасшие выплаканные глаза…

Князь начинал догадываться, но молчал.

— Это ты — прибавила она, — отравил мне жизнь. Я твоя сестра, жена твоего брата. Теперь ты знаешь, кто я. Я пришла спросить тебя, чего от меня хочешь? И скоро ли прикажешь убить меня или ребёнка?

Брови князя дико нахмурились, губы затряслись, он взглянул, подумал и отвечал, сдерживая себя:

— Я рад пани сестре. Смерти вашей не желаю, женой брата не признаю вас. Спросите меня о ребёнке — пусть и он живёт, лишь бы достойного имени моих отцов не брал незаконно. Откажитесь от смешных претензий и клянусь, что ребёнка преследовать не буду.

— Вы называете это смешным, а вот бы хоть раз в жизни вы могли понять на себе, как больно, когда кто-нибудь отрицает святую правду. Этот ребёнок… я клянусь тебе, ребёнок вашего брата!

— Клятва для меня не доказательство… дайте мне доказательства… очистите ребёнка от видимости беззакония, тогда я его признаю.

Княгиня была растеряна.

— Да, дайте мне доказательства. Где свидетели мнимого брака? Где доказательства, что это ребёнок моего брата?

— Я вам клянусь… Других доказательств в моих руках сейчас нет. Но полагаю, что клятва Соломерецкой стоит свитка бумаг… король…

— Король, — улыбаясь, прервал князь, — кто же знает, какие у него были причины признать этого ребёнка.

И, с издевкой проговорив эти слова, он гордо отвернулся.

Вдова на мгновение опустила глаза, потом ещё запальчивей добавила:

— Подлый убийца… ты осмелился бы думать…

— Брань женщин, княгиня, для меня, как ветер. Биться с ними не буду. Но если вы пришли сюда только за тем, чтобы поносить меня, прикажу указать вам на дверь.

— Я сама её найду, — отвечала Соломерецкая. — Ещё только слово, князь. Вашей княжеской светлости нечем позолотить свою митру, вам нужна моя собственность.

— Она будет моя, княгиня… после вас, я подожду.

— Ни после меня, никогда! — воскликнула вдова с пылом. — Но с разбойником…

Соломерецкий живо прервал:

— Остерегайтесь, чтобы я вам также не отвечал подобным, а может, ещё более плохим словом.

Вдова зарумянилась, но, не отступая, закончила:

— С разбойником, который нападает на дороге, торгуемся о жизни, татарину даём выкуп. Хотите, чтобы я вам заплатила за жизнь моего сына?

— Я заплачу вам, лишь бы только вы не клали на голову незаконнорожденного подкидыша наше имя.

— Что хотите за его признание? — сказала княгиня, будто не обращая внимания.

Соломерецкого мял в руке коврик, о который он опирался, и молчал.

— Половина моего состояния за жизнь ребёнка.

— Отдайте мне всё, и я не признаю его! — ответил князь гордо.

— Это последнее ваше слово? — спросила она.

— Последнее! Послушайте меня, не хочу вас брать хитростью. Я буду преследовать этого ребёнка, гоняться за ним, стараться его погубить. Вы не защитите его от меня, ничем не выкупите. Это моё последнее обещание. Ваша собственность перейдёт ко мне.

— Никогда! — воскликнула женщина, вся воспламеняясь. — Если этот ребёнок не наследует их