Да и принадлежит она супруге графа. Князь Бахметьев заранее готовит два пистолета, в один из которых засыпан малый заряд пороха, затем он убивает графа, а уже потом производит выстрел в себя.

Здесь тоже имеются нестыковки. К примеру, оба пистолета находились рядом с телом графа, один из них даже висел у него на пальце. Выстрелив в себя, Бахметьев вряд ли смог бы подойти к телу графа и оставить пистолеты около него. Да и опять же: с какой стати ему все это делать? Чепуха какая-то…

Ну и третья версия — загадочная. Неизвестные лица на черной карете без гербов проникают на ассамблею, стреляют в князя Бахметьева, а затем убивают графа Румянцева. И спешным порядком покидают ассамблею.

Эта версия — одна сплошная нестыковка. Во-первых, Бахметьев утверждает, что стрелял в него именно Румянцев. Конечно, там было достаточно темно, да и цветные пятна от фейерверка перед глазами, как правильно заметил Гаврила, вряд ли успели к тому моменту пройти, так что князь мог и перепутать. Но все же как-то это слишком притянуто. Во-вторых, никто не видел никого постороннего. Ну и в-третьих, как уже было сказано дважды: зачем⁈ Для чего кому-то понадобилась вся эта чехарда?

Причем, именно этот вопрос проходит через все три версии. А значит, он и является самым главным вопросом в этом деле. Как только я пойму, зачем все это кому-то было нужно, мне станет и ясно, кто и как все это сделал.

Однако сейчас ясности у меня не было никакой.

Пока добирались до дома, я снова уснул. Но снов в этот раз никаких не видел — просто впал в полное беспамятство, лишь иногда пробуждаясь на мгновение, когда на очередной кочке едва не падал с сиденья.

Катерина меня снова удивила. На этот раз своим кулинарным талантом. Она добавила в крынку с растительным маслом несколько яичных желтков, горчицы, соли и немного уксуса, а затем все это тщательно взбила. Получился очень густой и невероятно вкусный соус, который она почему-то назвала странным словом «майонез».

Мало того — она и специальное блюда с этим соусом придумала! Намазала майонез на большой кусок хлеба положила сверху лист салата, на него — плоскую круглую котлету, потом еще один лист салата, а закрыла все это сверху еще одним куском хлеба с майонезом.

Ей-богу, ничего вкуснее я в жизни не ел! Первую порцию я уничтожил в одну минуту, едва переступил порог, а вторую съел уже в спокойной обстановке, за столом, под свежезаваренный чай. Парашка так и крутилась вокруг, едва ли не в рот мне заглядывала: «Ну что, барин, вкусно? Мы вместе с барыней готовили! Она меня всему научила!»

В общем крутилась она и болтала без умолку, пока я в нее сапогом не запустил. Обиделась — ушла в свою каморку. А Катерина отвесила мне подзатыльник. И за что, спрашивается?

Наевшись, я кое-как доплелся до своей комнаты, упал на кровать лицом вниз и впал в забытье. Кажется, приходили Катерина с Парашкой, стянули с меня обувь. Пытались и штаны снять, но я не дался. Я просто хотел спать. И чтобы все оставили меня в покое.

Должно быть я не особо сопротивлялся, потому что проснулся в одном исподнем. Солнце уже клонилось к закату. Где-то неподалеку монотонно трещал коростель, в ответ ему посвистывал и стрекотал соловей, которому было все равно, когда петь свою песню — утром, вечером или же и вовсе ночью.

На спинке стула уже висел мой черный камзол с серебряными пуговицами, на столе лежала черная треуголка. Гаврила постарался. Он знал, что нынче вечером мне предстоит оправляться на обучение, и потому заранее приготовил наряд, в который я обычно облачался по такому случаю. Ничем особо не примечательный, не броский. Простая дорожная одежда.

В дверь послышался стук, она приоткрылась, и появилось рыжая Гаврилина голова.

— Проснулся, барин? А я уже и сам тебя будить собирался. Ты бы умылся что ли, а то вид у тебя такой, будто ты помирать собрался! Я и воды теплой принес.

И Гаврила показал мне кувшин с водой. А потом взял меня за загривок, склонил над деревянным тазом и давай поливать из кувшина! Совсем как в детстве.

Не такой уж и теплой оказалась та вода. Но я даже вырываться не пытался, потому как знал: это бесполезно. У Гаврилы не вырвешься.

Умывшись, я старательно утерся пушистым полотенцем, и Гаврила помог мне облачиться в свежее одеяние. Старательно застегнул пуговицы на камзоле и пошлепал по щеке:

— Учись старательно, Алешка, чтобы батюшке твоему не пришлось за тебя краснеть на небесах.

— Да я уж и так стараюсь, Гаврила…

— А ну-ка, покажи мне еще раз, как ты умеешь огонек из пальца высекать.

Как с ребенком со мной говорит, право слово! Ну уж покажу, мне не трудно.

Я сжал у Гаврилы перед лицом кулак и поднял большой палец. Щелк! Из-под ногтя выскользнул овальный огонек и затрепыхался под восторженным дыханием Гаврилы.

— Ай да, Алешка, ай, молодца! Даже трубку прикурить можно!

Ну надо же — простейшая эфирная магия, а Гаврила до сих пор ею восхищается. Тут же ничего сложного нет, простое возбуждение низкоэнергетической плазмы, и ничего более.

Палец начало жечь, и я торопливо задул пламя.

— Пошли, Гаврила, отвезешь меня на Васильевский. Ждать меня не нужно, назад сам как-нибудь доберусь.

Перед отъездом я заглянул в комнату Катерины. Она сидела за письменным столом, перед ней были разложены разрезанные дыни, а сама она раскладывала на медной тарелочке слой зеленой плесени.

— Колдуешь? — шепотом спросил я, остановившись у Катерины за спиной.

— Угу, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Колдую, Алешка, колдую. Не уверена, что получится, но опыт поставить стоит. Оборудования у меня не хватает… Слу-ушай, Сумароков! — тут она подняла на меня свое красивое личико. — У тебя, случаем, знакомого алхимика нет?

Знакомого алхимика у меня не было, и я покачал головой. Но сразу добавил:

— У Потемкина спросить надо, у него много ученых людей в знакомцах ходят. Водку они вместе пьют, да по девкам ходят.

— Тоже дело, — уважительно сказала Катерина, возвращаясь к своей плесени. — Завтра же надо будет с ним переговорить… А ты куда собрался на ночь глядя, такой красивый?

Ну уж она как скажет! Красивый… Просто человек приятной наружности.

— Спасибо, — сказал я. — Дела у меня еще есть. Вернусь ночью, ты меня не жди.

Катерина удивленно