— Ага, — говорю я. — Сейчас повалю.

Привстаю на колено и чиркаю лучом фонаря по клубящемуся мраку перед собой.

— Эй! — кричу я. — Здесь инспектор Авилов!

И тут же откатываюсь в сторону.

Над моей головой, шевеля волосы на самой макушке, проходит тугая череда пуль и растворяется в Инкубаторе.

Не мешкая ни секунды выпускаю несколько пуль наугад, каждый раз смещая ствол чуть ниже и вбок. Видимо, попал — промахнуться в тесном лазу мудрено, — потому что впереди с шумом рушится что-то тяжелое. На четвереньках возвращаюсь к Люциферу и, поднатужившись, взваливаю его на плечо.

Люцифер хрипит.

— Трассер… сука… охренел, что ли? Бросай меня, дай спокойно отбиться, тарань стенку один…

— Я так не умею…

Согнувшись почти до земли, приникая к стене, я понемногу продвигаюсь вперед. Через пару десятков шагов натыкаюсь на тело инкуба, грудой тряпья лежащее поперек прохода. В пыльной густой темноте мерещатся смутные тени, доносятся слабые голоса.

Я утираю рукой с зажатым в ней «швессером» потный лоб. Липкие струи ползут и по спине, щекоча между лопаток, но это, кажется, вовсе не пот. Люцифер, до того бормотавший какую-то невнятицу на варварском жаргоне пополам со сквернейшей бранью, молчит уже несколько минут. Не хотелось бы думать, отчего это он вдруг притих.

— Трассер, — доносится до меня глуховатый голос. — Не стреляй пока.

— Чего тебе? — спрашиваю утомленно.

— Надо кое-что тебе объяснить.

Набираю в грудь побольше мертвого, застойного воздуха.

— Ладно, покажись…

В дохлом лучике фонаря, словно родившись из камня стены, возникает плоская тень. Я палю навскидку в самую середку тени, инкуб опрокидывается на спину и больше не шевелится. Жмурюсь, ожидая ответной пальбы. В меня не так хитро попасть сейчас… Но туннель безмолвствует.

Элкар стоит на прежнем месте, спокойно горят фары, сквозь щель из-за приоткрытой двери пробивается безмятежный желтый лучик. «Вот мудак, сказано же было — не жечь свет…» Я хромаю к кабине, тяну руку к двери — и застываю.

«Знаем мы такие фокусы! Сейчас открою дверь, и — привет из гроба…»

Стараясь не производить шума, опускаю Люцифера на грунт, привалив спиной к бронированному боку. На цыпочках обегаю машину и заглядываю в круглое смотровое окошко, похожее на иллюминатор. За толстым слоем непробиваемого стекла отчетливо различим профиль Маврикия — тот сидит на прежнем месте, загодя держа руки на руле. «И такие фокусы нам знакомы. Водитель якобы готов тронуться в путь, подходи-садись, но за его спиной маячит этот… как его?. зарф с ганом наизготовку и ждет-пождет, когда клюнет рыбка!» Я возвращаюсь, крепко стиснув влажной ладонью рукоятку «швессера», и левой рукой резко толкаю дверь.

Маврикий даже не шевелится. От толчка голова его вскидывается и неестественно заваливается назад, оголяя глубокий страшный срез с почти запекшейся уже кровью.

«Ясно…» Я сгребаю водителя за рукав и волоку наружу. Склоняюсь над Люцифером — тот не дышит. «Ясненько…»

— Трассер… выслушай…

Оборачиваюсь и дважды стреляю на голос. Рывком вскакиваю в кабину, тянусь, чтобы задвинуть дверь. И тут же получаю пулю в предплечье. Рука заламывается до хруста и сразу немеет. «Говорят, Гафиева они убили отравленным зарядом. Если так — мне конец». Дверь закрыть все же удается. Пули, словно градины, долбят по бортам, по крыше, высекают искры из узких смотровых полос. Я перемещаюсь на самый краешек напитавшегося кровью водительского кресла и отыскиваю пульт «кошачьей памяти». Тычу пальцем в сенсор загрузки.

— Enter password, please,[21]— поет нежный девичий голосок.

Болезненно скривившись, набираю на клавиатуре слово «walhalla».

— Password denied, — щебечет «кошачья память». — First attempt accounted. Reenter, please.[22]

— Холера, — бормочу я.

И наобум выстукиваю: «walgalla».

— Second attempt accounted. Remember, you’ve got the last chance. Reenter, please.[23]

— Вежливая, гадюка…

Стрельба прекратилась. В призрачном свете фар неуклюже, будто сомнамбулы, расхаживают инкубы. В просторных мешковатых одеждах, все как один — в надвинутых на лица шляпах. Бессмысленно, почти растерянно слоняются вокруг элкара. Заглядывают внутрь, складывая ладони подзорными трубами.

— Трассер… выйди…

Лихорадочно прокручиваю в уме все возможные варианты написания проклятого пароля — насколько мне достает фантазии в рамках небогатых языковых познаний. Ничего нового на ум нейдет. «Чье же это слово? Немецкое? Скандинавское? Небось, с какой-то закорючкой под буквой в самом неожиданном месте. Или, что еще подлее, над буквой. Затейники у них тут, в Пекле. Полиглоты сраные…»

Еще раз набираю первый вариант. Но разноображу его тем, что ввожу слово с заглавной буквы.

— Password accepted, — объявляет чертовка. — Relax and have a pleasure…[24]

И салон наполняется нежными звуками «Прощания с Родиной» Огиньского.

Серые фигуры, обступившие машину, шарахаются врассыпную.

Элкар уносится прочь.

Какое-то время я еще пытаюсь удержать ускользающее сознание. Таращу глаза на мелькающие закоулки потайных дорог. Запоминаю надписи на указателях, которые тотчас же и забываю. Безуспешно отслеживаю по наручным часам длительность пути и подъема по спиральному ходу. В общем, стараюсь до конца исполнять профессиональный долг.

Сначала мне мерещится, что сзади необъяснимым образом очутился Люцифер. Я даже перекидываюсь с ним парой слов по поводу пережитого и жалуюсь на сложность доступа к «кошачьей памяти», а собеседник не слишком охотно обещает к следующему разу заменить весь ее словарь на русский. Исключительно ради тупых трассеров… Затем без особого перехода Люцифера сменяет Улька Маргерс. «Подонки, — бранится Улька, по обычаю своему расставляя ударения на каждом слоге. — Канальи. Вообрази, Гоша, ночью в ваших отелях нельзя найти даже початой баночки пива. Вообще ничего не найти, кроме шлюх, да и то весьма подозрительных в аспекте СПИДа… Но я не об этом хотел тебе рассказать, Гоша». — «О чем, Уля?» — «Мне не понравился ваш город. Ты здесь живешь, и это хорошо. Но это единственное, что хорошо, остальное плохо. В таком городе нельзя жить. Не город приспосабливается к человеку, а человек подстраивается под город. Разве можно в таком городе ходить улыбаясь? Разве можно на его улицах назначать свидания? В нем можно только спешить по делам, толкаясь и грубя окружающим…» — «Неправда, Улька! Мы живем, мы улыбаемся и гуляем с девушками. Из нас никакими силами, никакими экспериментами не вытравить человека. Я сам не знаю, как такое возможно. То, что с нами делают, трудно даже выдумать. Хотя кто-то все же выдумывает… Нас впихивают в консервные банки домов. Травят и душат всякой дрянью. Насылают на нас мутантов и этих… инкубов. А мы все живем и даже улыбаемся…»