Вот и Андрюшку Стрелецкого в распыл товарищ Сталин пустил. Правильно. Сообщение о расстреле старого друга-врага явно понравилось князю, и он милостиво указал Насте на скрипящий стул.

– Так что же от меня хочет коммунистическая графинюшка, отец которой ушел к коммунистам и убивал своих соотечественников в угоду социальной справедливости?

– Князь, мы говорим сейчас не о моем отце, а о деле, которое я вам предлагаю. Не знаю, что совершил мой отец, но надеюсь, вы не подозреваете меня в том, что лично я принимала участие в массовых расстрелах…

Заржали господа офицеры кавалерийским эскадроном. Заржали до хрипа и храпа.

– Сударыня, уверяю: вас лично никто в этом не подозревает.

– Тогда к делу. Я больше не живу в Советской России. Мне нужны деньги. Знаю, где достать. Нужна помощь.

– Сударыня, меня интересуют только большие деньги.

– Меня, сударь, тоже.

4

Он увидел ее глаза. Безумные глаза. И чуть испачканное чернилами переносье. Она учительница. Она хорошая учительница. Умная, строгая, требовательная. Она до темноты проверяла тетради. Ее пальцы в чернилах. Она сидела задумавшись, лицо ладонью подперев. Потому чернила на переносье. Или поправляла большие очки, от которых ее глаза еще больше. Еще прекраснее. Еще страшнее. Сейчас нет на ней очков, но чернила остались.

Раскрыл Руди глаза широко. Распахнул. Почему-то чернильное пятнышко между этих глаз его внимание привинтило. Он старается пятнышко рассмотреть. Новый удар отвлек бы его. Потому он ей сказал:

– Не бей меня.

5

В квартире Ежова пусто. Николай Иванович бродит по гулким залам, коридорам и комнатам меж голых каменных теток с оторванными руками. Бутылку в руку взял. Исказило ему лицо: раньше бутылки по персональному заказу завод «Заря» поставлял, с персональными этикетками: «Для товарища Ежова». Так заведено было: «Для товарища Кирова», «Для товарища Зиновьева», «Для товарища Бухарина». С печатями сургучными бутылки вождям подвозили, на каждой – номер, как на оружии, к каждой формуляр присобачен с десятком подписей.

А теперь докатился Николай Иванович Ежов до того, что бутылки в его доме без номеров, без формуляров, без этикеток персональных. Так ведь и отравить могут! Покрутил Ежов бутыль в руках, недоумение лицом выразил и, обозлившись внезапно, швырнул ту бутыль, как гранату РГД-33, через весь почти музейный зал. Грохнулась бутыль о чью-то живописную каменную задницу, осколками стеклянными поражая картины каких-то неведомых Ежову Ренуаров.

6

– Ваше сиятельство, мой план прост: некто, сеньор Хуан Червеза, взял деньги в испанском банке «Балерика ТС». Деньги пустил в оборот и хорошо заработал. Потом – Гражданская война в Испании, кризис, анархия. Долг банку не возвращает и возвращать не намерен. Сеньор Червеза уверен, что банк разорен войной и скоро будет объявлен банкротом. Наша работа: вырвать из него все, что он занял, взять проценты за четыре года, наказать за плохое поведение и взять с него плату за нашу работу с ним.

– Его сначала надо найти.

– Я его нашла. Он тут, в Париже живет. На авеню Фош. Почти у самой арки. Там дом пятиэтажный. Его квартира – три верхних этажа.

– Надо собрать сведения о его повадках, сообщниках, друзьях, родственниках, соседях…

– Я собрала.

– Дальше – захват?

– Захват.

– И… убедительная беседа?

– И убедительная беседа. Я слышала, князь, вы в Сибири атаманом были… Я слышала, вы умеете людей убеждать.

– Мы умеем, – сладко потянулся князь и потер руки.

7

Фрау Бертина подчинилась и опустила линейку.

И тогда он зачем-то стал рассматривать ее кабинет. Фрау Бертина сидит молча. Руди заглянул в соседнюю дверь – там ее квартира.

Ничего интересного не увидел, кроме цепей, плеток и хлыстов. Квартира как квартира. Он снова смотрит на чернильное пятно на ее переносье:

– Мне пора.

Она не возражает, щелкает замком и распахивает перед ним дверь.

8

Называть каменных теток статуями Николай Иванович Ежов так и не научился. Есть же слово хорошее, всем понятное – фигура. Так он их и называет.

Среди фигур – проход. Особым ключиком отомкнул Ежов потайную дверь.

Ступеньки вниз. Нажал на кнопочку, осветился подвал. Тут у Николая Ивановича тайник. О нем никто не знает. В свою частную жизнь Николаша никого не пускает. Отстранен Ежов от руководства НКВД, отстранен от управления лагерями, тюрьмами, расстрельными пунктами, камерами пыток. Но от любимой профессии его не так просто отстранить. У него своя, частная камера пыток. Хорошо тут. Уютно. Инструмент – высший класс. В Германии заказывали. Такого инструмента нет ни в Лефортове, ни в Суханове. Такой инструмент только у Николая Ивановича в личном пользовании, в частной собственности. Потрогал рукой пилочки сверкающие, никелированные: ах немцы! Какая культура пыток! Куда нам до них, сиволапым.

9

– Для захвата нужна машина. Это стоит денег. Денег у нас нет. А у вас, сударыня?

– У меня тоже нет денег. На последние до Парижа добралась. Но знаю, где взять.

– Поделитесь.

– Вы, князь, если не ошибаюсь, были награждены офицерским Георгием и Станиславом с мечами. Вы, Александр Михайлович, – Владимиром на шею и Анной на оружие. Вы, Сергей Николаевич…

– Заложить ордена?! Как смела ты…

Чудовищное бешенство вдруг взорвало бородатого. Он ухватил зеленую бутыль за горлышко, и казалось, раздавит ее короткими мощными пальцами.

Настя презрительно усмехнулась. Ее тоже взорвало бешенство, но она сдержалась. Она хотела крикнуть ему в лицо: «О, господа гордые гвардейские офицеры, ваши женщины торгуют собой на улицах городов всего мира от Сиднея до Парижа и Рио и на свои жалкие гроши содержат вас – бездельников, а вы тут в офицерскую честь играете!»

Но не сказала этого Настя, только ногтями по столу скребнула, как злая кошка. И отвернулась в омерзении.

10

Руди не спал всю ночь. Ругал себя.

Любопытство – могучая штука. Отчего же он так слаб? Надо было вынести боль. Может быть, надо было кричать? Просила же фрау Бертина кричать. Тогда бы он узнал, что бывает дальше.

11

Сталин сжал руку Ежову. Обнял за плечи:

– Николай, у тебя гениальная голова! Мы с тобой еще поработаем.

Давно Сталин не жал ему руку! Давно Сталин не обнимал его за плечи и не называл его по имени. Давно сталинская улыбка не искрилась такой дружбой.

Ноги Ежова стали легкими-легкими, какая-то сила подхватила его, и он почти вприпрыжку выскочил из сталинского кабинета. Помнит Николай Ежов это чувство: раньше, когда он был наркомом внутренних дел, приходил к Сталину с длинными расстрельными списками, Сталин подписывал, и охватывала Колю Ежова неудержимая радость, и на ее крыльях выскакивал он из сталинского кабинета…