— Я не хотел так… Прости меня, Есения. Я тебя отпускаю.

И, как-то странно шатаясь, ушел. Через несколько секунд хлопнула дверь кабинета, и в доме все стихло.

Ренат

— Я не приеду, — разлепив пересохшие губы, ответил на третий или четвертый звонок Давида, еле поднял тяжелую голову от подушки. Голова трещала вторую неделю так, что я ничего не чувствовал и почти ничего не слышал.

Кто-то приходил, кто-то что-то говорил… Ничего не помню.

— Твою мать… — послышалось из трубки скрипящее.

— Не ворчи, — я с трудом сел, опустил голову на ладонь, провел пальцами по взмокшим волосам.

Аверин какое-то время молчал, но я слышал, как напряженно дышит в динамик. Хотя отодвинул от себя телефон, чтобы убедиться, что не страдаю маразмом и не разговариваю сам с собой. Вдруг последствия болезни?

— Анализы пришли… — он тяжело и длинно выдохнул. — Плохие, Ренат. Тебе бы подъехать, мы перепроверим.

— Нет. Хватит. Никуда я не поеду. Смысл?

— Какой может быть в жизни еще смысл? — искренне удивился друг. — Поднимайся, или я сейчас машину пришлю.

— Не стоит. Ты все равно меня не найдешь, — я оглянулся. Старый придорожный отель, в котором я осел, стал на пару ночей домом, но сегодня двинусь дальше. Оставлю за спиной все, что когда-то любил и люблю, вырву себя с корнем из этой жизни. Надоело барахтаться.

— Ренат, что ты как девка на выданье? Дед волнуется же! Ты же знаешь, что ему нельзя.

— Он еще всех нас переживет, — я усмехнулся. — Меня так точно.

— Бред, — огрызнулся Давид и матюгнулся в сторону. — Где ты сейчас? Я приеду. Поговорить нужно.

— О чем? — я заставил себя встать, взял со стола пачку сигарет и вышел в одних трусах, несмотря на хороший мороз на улице, на обшарпанный и грязный балкон. Вид из номера открывался пиздец просто — какие-то корявые лесопосадки, а за ними мусорный завод и горы, го-о-оры хлама. И этот запах, от которого выворачивало наизнанку всю ночь.

Как у меня получалось скрывать недомогания — ума не приложу, но когда Есения была рядом — нихрена не болело, я даже наивно подумал, что чудом излечился, когда впустил ее в свое сердце.

Все правильно. Нужно было давно ее отпустить, а я все не решался. О чем думал — не знаю. Мечтал, что рассосется, что свалит эта тяжесть в затылочной части. И вот… Плохие анализы. Чего и стоило ожидать.

— Ренат! Ты там еще живой?! — ор в ухе, заставил очнуться и вернуться в реальность. Я поднес сигарету к губам, чиркнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Лет десять не курил, а сейчас захотелось. Будто никотин поможет мне не помнить ничего и не чувствовать.

— Живой. Не о чем нам говорить, передай мою очередь на операцию тому, кому нужнее. И все оплати за мой счет, мне все равно уже ничего не нужно.

— Да как же? Блядь! Да услышь ты меня! — Аверин что-то еще орал, а я вытянул трубку перед собой и выпустил ее из рук, отправляя в полет с пятого этажа. Выживет или нет? Вряд ли. Так и я — моя песенка спета и пора признать поражение.

Но не получалось. Я тянул сигарету за сигаретой, пока снова не затошнило. Есения… моя девочка. Зачем я ее привязывал к себе? Зачем? Ей было больно, когда узнала о той ночи. И мне было больно.

Сердце будто вынули из груди и раздавили каблуком. Я сам это сделал.

Все это грызло мучительно и не первый месяц, я даже порывался жене сказать, признаться, что тогда ошибься, что это ничего не значило для меня, просто секс, но не смог. Боялся, что она развернется и уйдет, что останусь один. Эгоист чертов!

Я даже знал, почему она не простит.

Ее мать изменила отцу, а Есения стала свидетелем — и она сама признавалась, лежа у меня на груди, остывая после секса, что измена — ее пунктик. Она прямо так и сказала, уходя из дома, что простила бы все — нелюбовь, жестокость, факт покупки ее тела, но не измену. Как она тогда на меня смотрела… душу выворачивала. Так глубоко ныряла в глаза, что я думал сдохну на месте от ее взгляда, а не опухоли под черепушкой.

А еще она сказала, что не любит. Так скупо и просто: «Я не люблю тебя, ты не любишь меня», будто это как-то нам поможет.

Врала. Я знаю. Однажды, после жаркого третьего раза за ночь, я притворился, что сплю. Не хотел больше выматывать жену, хотел дать поспать, а Есения прижалась ко мне всем телом и прошептала те заветные слова, которые Я. НЕ. ХОТЕЛ. Слышать!

Да мне и не нужно было слышать, чтобы знать.

Потому что понимал всю ту боль, через которую ей придется пройти. Из-за этого не объяснял, что измена по сути и не была изменой, мы тогда фактически и не были близки, разве что по документам.

В какой-то степени та сучка брюнетка сделала мне добро, перечеркнула наш фальшивый брак с Есенией одним своим появлением.

Но больше всего меня убило то, что жена обманывала меня и пила все это время таблетки. Случайно, из банального любопытства, открыл ее шкатулочку с поделками и нашел пустой блистер противозачаточных.

Как я тогда злился, не передать словами. Разбил окно в кабинете, отцовскую любимую вазу перевернул, картину порвал… измочалил тогда руки в кровь.

Не на Есению злился, нет. На себя. А когда она еще и высказала, что не доверяет мне, что не готова стать матерью вот так — я понял. Она, Есения, моя умная девочка, сильнее, чем думаю. Мудрее, чем я представлял. Уберегла себя от неподъемной ноши, я даже был рад, что у нас ничего не получилось. С ребенком оставить ее одну — совсем казалось жестоко.

Документы о передаче наследства на ее имя, я уже подписал. Паша все заверил, и я спрятал их в сейф до часа Х. Жаль, что земли не уберег, дед так и не связался со мной — все катается по столице. Плевать! Мне уже на все плевать. Я уже даже не обижаюсь на него за этот безумный вынужденный брак, который принес в мою жизнь новое дыхание с привкусом горечи.

Надеюсь, что через время Есения меня простит и отпустит, как я смог отпустить Валери. Верил, что Брагина снова выйдет замуж, но в этот раз нормально и сразу по любви. Она же совсем молоденькая, чистая, она сможет начать жизнь заново. И пусть меня крутило от подобных мыслей так, что я сломал подлокотник кресла, я готов уйти. Пора.

Выходя из номера, оглянулся, чтобы проверить — ничего ли не забыл. Мде, в могилу за собой богатство не возьмешь, любовь в карман не положишь, дом на колесах не покатишь следом, чтобы спать было уютно.

Спускаясь по лестнице, вспомнил последний день в родном поселке. Сходил к Валери, постоял молча у ее могилки, цветы посадил. Вряд ли я принесу ей свежие, срезанные, пусть хоть так.

А после заглянул к Вороному. Он метался по загону, словно сошел с ума, ломился в решетки и ревел. По-настоящему ревел. Будто что-то чувствовал.

— Ну давай, друг, разочек, последний, прокатимся, — я протянул ему ладонь и он ткнулся в нее, прикусил немного пальцы, но не больно. — Не переживай, здесь будет кому за тобой присмотреть. А потом и Сеня вернется, — конь навострил уши, а я прохрипел: — Ты только дождись ее.