Хоть и зима началась, снега немного насыпало, дороги у нас всегда расчищены и скакать на полном ходу было приятно. Холодный воздух выбивал боль и жар.

Вот так я скакал на Вороном, когда погибла Валери.

В то утро мы планировали съездить на дальние земли нашего владения, туда, где поля упираются в невысокие, но каменистые горы. Валери поехала первой, я задержался у деда, пытался выпросить у него южные поля для лаванды, но он сказал, что подумает. Это разозлило. До безумия. Я наговорил ему гадостей, мол, если бы были рядом родители, мне бы не пришлось спрашивать и кланяться за каждый клочок земли.

Дед лишь вяло заулыбался и махнул мне, чтобы я его не отвлекал и проваливал поскорее. Я и свалил, оставив эту тему для себя под запретом. Обойдусь без дедовых подачек. С женой я как-то договорюсь, найдем мы другие земли для ее идеи.

Когда я приехал, все уже случилось. Мы даже не попрощались. Я бросился к завалам и разгребал голыми руками острые камни, мужики пытались меня оттащить, но я все равно лез. Кому-то морду разбил, кого-то отправил в нокаут, а потом и меня привалило.

Отключаясь, я думал, что это все. Выдохнул облегченно, впитывая в себя запах каменной крошки с грязью, что мы все равно с Валери будем вместе, а потом очнулся изломанный и порванный на тряпки в больнице.

Окруженный охраной и журналистами.

Оказалось, что жена нашла старую шахту, куда мой прапрапрадед Емельян спрятал золото.

И с того времени моя жизнь развернулась и перевернулась.

Есения

Возвращаться туда, где тебя не ждут, очень тяжело. Но жить там, где ты — просто игрушка в руках — не хочу. Хватит.

Меня на вокзале встретила Аня. Самолетом я не захотела лететь, выбрала поезд. Из вещей взяла с собой только ручную кладь. Все, что мы покупали с мужем — пусть носят его девицы. А захочет — сожжет. Мне все равно.

Вру. Мне было не все равно. Душу скребли ноготки обиды и злости, я не понимала, за что он так со мной. Зачем вообще купил, если в первую ночь к другой побежал? А потом? Сколько раз он потом ходил на сторону? Проверять? Нет. Во мне еще есть капелька гордости.

— Сень, ты уверена? — спросила Аня, выруливая на знакомую трассу, ведущую к дому. — Вы же только поженились. Да мужики все налево ходят, что ты на этом зациклилась?

— Анют, — я отвернулась в окно, — не нужно об этом. Прошу тебя.

Подруга хлопнула по рулю.

— Ты ничем не делишься, Ясик. Так нельзя. Андрэ больше нет, ему не поплачешь в жилетку, поделись со мной. Неужели так не доверяешь?

— Я… — руки на коленях сжались в кулаки, кожа побелела. — Просто не могу, — ком в горле не давал говорить, голос срывался, а слезы, что я старалась все это время сдерживать, подступили близко и необратимо.

Аня ударила по тормозам и припарковала машину около подлеска.

— Иди сюда, — она отодвинула кресло водителя, потянулась ко мне и сграбастала в объятия. И я, впервые за несколько холодных дней, позволила себе слабину. По-детски разревелась.

— Ну… — хлопала она меня по плечам и гладила по волосам, — а говорила, что никогда не полюбишь.

— Я… н-не смогла, — разрыдалась сильнее, — н-не смогла с ним остаться, довериться не смогла… Не любит он меня и никогда не полюбит. К другой пошел.

— Не верю, — я слышала в голосе подруги легкую улыбку. Так улыбаются умирающему, когда не хотят говорить, что его дни сочтены. — Француз ведь всю жизнь по тебе сох, Ясь… Ты чудесная, и все еще будет. А Волгин — идиот! Он пожалеет.

Я замотала головой, обняла Аню крепче. Я даже не ожидала, что она поймет и услышит мою боль. Мы не были особо близки, больше по-деловому общались, когда она приезжала принарядить нас с мамой к праздникам или выходу в свет.

Домой мы приехали — уже смеркалось. Я выбралась из машины и с тяжелым сердцем глянула на окна родного гнездышка. Везде было темно, только тускло горела настольная лампа в папином кабинете. Я так соскучилась, что сразу дернулась к порогу, но Аня меня притормозила:

— Слушай, Ясь, пока тебя не было — многое изменилось. Мы просто не хотели лишний раз тебя тревожить, потому ничего не рассказывали.

— Что? — я убрала непослушные волосы назад, приподняла воротник белого пальто, чтобы не продрогнуть от зимнего ветра окончательно. — Аня, не пугай, я и так еле стою на ногах.

— Твой отец все узнал… о матери, — тихо проговорила подруга и потерла зябко плечи. — Пойдем, он давно тебя ждет.

— А мама?

Девушка покачала головой. Ее темно-русые волосы рассыпались от порыва ветра пушистым веером, а в светлых глазах я неожиданно прочитала триумф.

Впервые вижу Аню такой — сияющей, что ли. Я пристальнее присмотрелась и поняла, что не так — девушка в юбке! Быть не может. Она же предпочитает брюки, а еще… у нее немного отросли волосы, совсем немного, но на моей памяти такого не случалось — она всегда была коротко подстриженной с выбритыми иногда висками. Но сережка неизменно сверкала на губе и добавляла ее улыбке шарма.

— Идем? — Анюта вздрогнула и попрыгала с ноги на ногу. — А то околеем.

— Он как? — подходя к двери, уточнила я. Сердце колотилось, будто я не домой иду, а в прорубь собираюсь нырнуть.

И девушка не ответила, лишь загадочно заулыбалась, внутри же прошептала мне на ушко, мол, сама спросишь.

Я даже не раздевалась. Скинула сапожки и бросилась через холл к лестнице. Поднялась в пять шагов, перепрыгивая по несколько ступеней сразу. Пробежала знакомый коридор и замерла, увидев на углу высокую пальму. Ту самую, что Волгин скинул на свадьбе. Ее пересадили в новый горшок, повыше и пошире, но воспоминания выбили меня из равновесия. Я даже застыла и сжала перила, отчего дерево визгнуло под пальцами. Как же я не хотела этих отношений, как же упиралась, даже пыталась бежать!

Чертов Волгин! Мой. Муж. Ненавижу!

Отмерев, я пару раз вдохнула-выдохнула, а затем толкнула от себя дверь кабинета и застыла на пороге.

— Папа?

Он поднялся с кресла и выступил вперед. Бледный, худой… Под глазами синяки.

— Есения… доченька… — подошел ближе, долго стоял на расстоянии и рассматривал меня стеклянными глазами, а потом ринулся и обнял за плечи. Прошептал отчаянно: — Я так перед тобой виноват.

Ну хватит. Я сегодня уже наплакалась, и отцу покой сейчас нужен, я не стану его винить за все, что случилось.

— Не вини себя. Так было нужно.

— Но я отдал тебя зверю, подложил под чужого мужика, как шл…

— Нет, пап. Ренат не зверь, и… я была с ним по своей воле. Он дал мне время.

Отец отодвинулся, стер скупую слезу. Я знала, что для отца проявление таких чувств — настоящий апокалипсис, но, видимо, он очень много об этом думал — вот и выплеснул с порога. Только не звонил, не приезжал, хотя мог — это обижало, но и я могла его понять. Если он узнал об измене матери — последние месяцы были для него адом. Таким же, как и сейчас для меня.