– Зачем все это? – Сняв внезапно потяжелевшую мантию, я складываю ее вверх плотной шерстяной подкладкой и небрежно перекидываю через локоть.

– Это? – не понимает Бесков. – А! Ты о костюмах? Если уж вы собираетесь в средневековый замок, нужно постараться получить максимум впечатлений, правда?

– «Вы»? А разве…

Он сверлит меня взглядом сквозь преграду покрытого амальгамой стекла.

– Я не еду. И Терранова тоже. У нас слишком много дел.

Компания Тимура и Амины светит мне как никогда более отчетливо, но проблема не в них. Я рассчитывала на помощь Германа.

– Разочарована?

– Не то слово. – Мантия отправляется обратно в коробку. Маску я даже не примеряю. – Ума не приложу, как целые сутки проживу без вас двоих…

– Сутки? – Что-то в его голосе заставляет меня насторожиться. – Я арендовал весь замок на неделю.

Вот он, ответный ход… На кой, интересно, черт тебе понадобилось так надолго отсылать нас из Убежища?

– Боюсь, вернувшись через неделю, я обнаружу здесь голые стены.

Вместо ответа Бесков красноречиво пожимает плечами, мол, не исключено, и оставляет меня теряться в догадках под неусыпным надзором портрета Рихарда Кляйна.

* * *

Теперь, когда у меня есть ключ (два рейсте едва бледнеют на ладони, один из них Двери, второй – перевернутые Двери, никогда бы не подумала, что так можно), и в мою жизнь вернулась мобильная связь – я почти перестала ею пользоваться. Дело даже не в том, что для этого нужно надеть куртку и выйти за ворота, на улицу Салтыкова-Щедрина, а мне постоянно лень. Я отвыкла от звонков и, как выяснилось, способна прекрасно обходиться без социальных сетей. Практически суперсила с точки зрения той меня, какой я была еще пару месяцев тому назад.

Однако разговор с Майей Ромодановой – событие слишком ожидаемое, и даже вновь начавшийся мелкий, гадкий, моросящий дождь не способен заставить меня отказаться от небольшой прогулки.

Натянув на голову капюшон, я решительно покидаю Убежище. На крыльце под козырьком в компании одного из ребят – кажется, француза – дымит сигаретой Герман Терранова. Оба о чем-то оживленно беседуют на ломаном английском, там, где не хватает слов, в ход идут жесты и междометия. Я бормочу «экскьюземуа» и «сорри», бочком протискиваюсь между ними, поднимаю над головой зонтик-трость – один из тех, которые бесхозно торчат в подставке у входной двери – но раскрыть его не успеваю, потому что Герман касается моего плеча.

– Любишь гулять под дождем?

Я ненавижу дождь и осень, все холодное, влажное и умирающее. Мне не нравится вечная сырость и то, что по вечерам темнеет все раньше. В темноте я плохо вижу, а потому теряюсь.

– Под этим зонтом хватит места двоим? Или ты ищешь одиночества?

– Я хочу, чтобы ты поехал в замок Мадар вместе со мной. Хотя бы на один день. Я собираюсь в «Унтерштанд», вернее, в то, что от него осталось. А ты хорошо знаешь историю, и я подумала – может, ты не откажешься…

– Это невозможно. В это время мы с Максом будем во Франции, у нас важная сделка. Не забудь, что я теперь его подчиненный. Но ты звони, звони в любое время. Герр Бесков сделал мне подарок – теперь у меня есть телефон. Он щедр к своим вещам…

– Не произноси это слово! – взрываюсь я. – Больше никогда его не повторяй. Ты вовсе не вещь, никто не имеет права заставлять тебя делать то, что тебе противно. И вообще – для многих людей ты значишь гораздо больше, чем можешь себе представить…

– Но для тебя я – вещь в себе.

– Я сказала так, чтобы тебя уязвить.

– И теперь пытаешься забрать свои слова назад?

– Я отвечу. Спроси еще раз.

Да, нам не дано повернуть время вспять. Мы помним обиды, но слишком легко забываем искренние признания. Вот и сейчас он сделает вид, что верит не тем, а этим моим словам, а я притворюсь, что сначала лгала, а теперь говорю правду.

– Кто я для тебя, Есения? – говорит он с шутливой серьезностью.

– Ты мой друг. Такой, о котором можно только мечтать. И я счастлива, что ты рядом.

Не понимая ни слова, мальчик-француз переводит взгляд широко раскрытых глаз с меня на Германа и обратно.

– Так значит, друзья?

Я молча киваю. Что-то, застрявшее в горле, мешает заговорить.

Герман наконец-то отпускает мое плечо, и я раскрываю зонт. Кап-кап-кап. Что сказано, то сказано. Кап-кап. Значит, друзья…

Я чувствую на себе его взгляд все то время, пока мои кеды рассекают грязные лужи и почти невсерьез думаю о том, что догони он меня прямо сейчас, вердикт о дружбе пришлось бы пересмотреть. Но ничего не происходит, и, когда я оглядываюсь назад, задержавшись возле ворот, над совершенно пустым крыльцом с любопытством мерцают два тусклых фонарика.

* * *

Я вовсе не собираюсь ломать эту комедию до скончания века. Эрна Мозер сделала свое дело, и теперь может спокойно поправлять здоровье в своем шале где-нибудь в Берхтесгадене. Отныне дело восстановления семейной истории в надежных руках ее русской племянницы Есении Иллеш.

Именно поэтому в ответ на энергичное «алло» Майи Ромодановой я называю собственное имя.

– Я кое-что выяснила про вашего Апостола, – говорит Майя, легко принимая мою легенду о внезапно заболевшей тетушке. – Но история странная, я предпочла бы обсудить ее с глазу на глаз. У вас есть возможность приехать ко мне в музей?

Я критически осматриваю свои забрызганные грязью кеды и несвежие джинсы, всей кожей головы ощущаю волосы, стянутые на затылке в неряшливый пучок. Рука нащупывает в кармане куртки смятый полтинник, которого должно хватить на проезд.

– Диктуйте адрес.

– Это на улице Клинической неподалеку от набережной Маринеско, – объясняет Майя, и я сразу понимаю, о каком музее идет речь. Историко-художественный, бывший краеведческий. Первый и единственный раз я была там, когда училась в пятом классе, правда, с тех пор мало что помню. – Позвоните мне, когда подъедете, я вас встречу.

Бросив прощальный взгляд на дом – у входа никого нет – я уныло шагаю к трамвайной остановке. Дожидаюсь пятого номера, и дребезжащий вагон везет меня до «Дворца Бракосочетаний», который как раз-то мне и нужен, вернее, не сам он, а строгое здание с белоснежными стенами и черепичной кровлей – бывший концертный зал Штадтхалле – в котором после реставрации уютно расположился главный музей области.

От «Дворца» я иду вдоль набережной – свинцово-серая поверхность воды зябко морщится, ветер гонит от берега к берегу мелкую рябь – и сворачиваю к заметному издалека трехэтажному строению. Высокие окна бесстрастно рассматривают стриженую лужайку с небольшим озерцом, над которым подрагивают влажной листвой редкие тоскливые осинки. К музею ведет безлюдная асфальтированная дорожка. На стоянке для сотрудников одиноко мокнет черный автомобиль.