Другие присоединяются к нему, и хор звучит все громче и громче, пока наконец скандирование не становится совершенно оглушительным:

– Признайся! Признайся!

Броуди поднимает меня на ноги.

– Расскажи им, что ты сделала! – приказывает он.

– Прекрати. Пожалуйста.

– Скажи им!

– Заставь их замолчать!

– Скажи им, с кем ты совокуплялась!

Я снова опускаюсь на колени.

– С мужем моей сестры, – шепчу я.

И вдруг все возвращается. Звон бокалов для шампанского. Стук устричных раковин. Новый год. Последний гость ушел, а Люси уехала в больницу осматривать пациента.

Мы с Ником вдвоем, одни в моей квартире.

Я вспоминаю, как нетвердо мы оба держались на ногах, собирая грязные тарелки, чтобы отнести в мойку. Потом стояли в кухне и хихикали, разливая последнее шампанское по бокалам. Мы чокались, а на улице падали снежинки и ложились на оконный отлив. Я тогда подумала, какие синие глаза у Ника, и как мне всегда нравилась его улыбка, и почему мне повезло меньше, чем сестре, которая умнее меня, добрее меня и куда счастливее в любви, чем я. И почему у меня нет того, что есть у нее?

Мы этого не планировали. И не ожидали того, что случилось.

Меня изрядно пошатывало, и, оборачиваясь к мойке, я споткнулась. Он тут же оказался рядом. Таким был Ник – всегда готовым протянуть руку помощи, всегда готовым рассмешить меня. Он подал мне руку и помог подняться, и в этом шатком состоянии алкогольного опьянения я качнулась к нему. Наши тела соприкоснулись, и случилось неизбежное. Я ощутила его возбуждение, и вдруг между нами загорелось нечто взрывоопасное – вроде пламени, опущенного в бензин. Меня охватило такое же исступление, как и Ника, и вина моя ничуть не меньше. Я жадно вцепилась в его рубашку, пока он задирал мое платье. А потом я лежала на холодной плитке, ощущая на себе его тело, и вздыхала от каждого толчка. Радуясь ему, желая его. Мне просто хотелось, чтобы меня трахали и он был там, внутри, как и ядовитое шампанское, которое лишило нас самоконтроля. Словно два зверя, мы стонали и рычали, потерявшие разум, снедаемые похотью. Забывшие о том, что расплата неизбежна.

Закончив, мы оба лежали полуобнаженными на кухонном полу, и вдруг осознание того, что мы только что сотворили, обрушилось на меня. Я как будто получила мощный удар под ребра. Спотыкаясь, я доковыляла до ванной, и меня вырвало, еще и еще, я кашляла и давилась кислым вином и запоздалым раскаянием. Там, обнимая унитаз, я начала всхлипывать. «Что сделано, того не переделать». Слова леди Макбет зазвучали в ушах, словно монотонно повторяющийся речитатив, ужасная правда, которую мне хотелось стереть, но это было невозможно, и страшная строка все всплывала и всплывала у меня в голове.

Я слышала, как Ник стонал в соседней комнате:

– О господи! О господи!

Когда я в конце концов вышла из ванной, он лежал на полу, сжимая виски и перекатываясь из стороны в сторону. Этот сломленный Ник был мне совсем чужим, раньше я его таким не видела, и мне стало страшно.

– Бог мой, о чем мы только думали? – рыдал он.

– Нельзя, чтобы она узнала.

– Не могу поверить, что это случилось. Какого черта! Что я теперь буду делать?

– Я скажу тебе, что делать. Мы забудем об этом, Ник. – Я опустилась на колени рядом с ним, схватила его за плечи и сильно встряхнула. – Пообещай мне, что ты никогда ей не расскажешь. Пообещай мне.

– Мне нужно домой.

Он оттолкнул меня и, покачиваясь, встал на ноги. Он был настолько пьян, что с трудом застегнул пуговицы и ремень.

– Ты слишком много выпил. Тебе нельзя за руль.

– Я не могу оставаться здесь.

Ник, шатаясь, вышел из кухни, а я бросилась за ним, пытаясь отговорить его, однако он натянул пальто и направился к лестнице. Он был слишком расстроен и не слушал меня.

– Ник, не уезжай! – молила я.

Я не могла остановить его. Говорила, что он пьян, на дорогах опасно – лед, снег, – однако переубедить его было невозможно. Я стояла в дверях и смотрела, как нетвердыми шагами он уходит в ночь. Снег падал, кружась, и белые хлопья скрыли от меня фигуру Ника. Я услышала, как захлопывается дверь его машины, а затем свет габаритных огней исчез во мраке…

В следующий раз я вижу Ника уже в коме на больничной койке, рядом с ним, на стуле, – ссутулившаяся Люси. Глаза ее пусты от усталости, она то и дело качает головой, бормоча: «Я не понимаю. Он всегда такой осторожный. Почему он не пристегнул ремень? Почему поехал пьяный?»

Я единственная, кто знает ответ, но ничего не говорю ей. И никогда не расскажу. Вместо этого я похороню правду, ограждая ее со всех сторон, словно это пороховая бочка, которая может взорваться и уничтожить нас обеих. Несколько недель я держу себя в руках – ради Люси. Я сижу возле нее в больнице. Я приношу ей пончики и кофе, суп и сэндвичи. Изображаю из себя любящую младшую сестру, а вина пожирает меня, словно злобный грызун. Я в ужасе оттого, что Ник выздоровеет и расскажет жене, что произошло между нами. Люси молится, чтобы Ник выжил, а я надеюсь, что он никогда больше не очнется.

Спустя пять недель после происшествия мои ожидания были вознаграждены. Я помню безграничное чувство облегчения, охватившее меня при писке монитора – он показывал прямую линию. Я обнимала Люси, когда медицинская сестра отключала аппарат искусственного дыхания и грудь Ника опустилась и больше не поднималась. Люси тряслась и рыдала в моих объятиях, а я думала: «Слава богу, все позади. Слава богу, он никогда не скажет правду».

А это делает меня еще более страшным чудовищем. Мне нужно было, чтобы он умер и замолчал навеки. Я хотела того, что разбило сердце моей сестры.

– С мужем собственной сестры, – говорит Броуди. – Из-за тебя он погиб.

Я молча опускаю голову. Правда слишком мучительна, и я не в силах ее признать.

– Скажи это, Эйва. Скажи правду. Ты хотела его смерти.

– Да, – всхлипываю я. – Я хотела, чтобы он умер. И он умер.

Капитан Броуди поворачивается к своим людям:

– Скажите мне, джентльмены: какой кары она заслуживает за то, что предала близкого человека?

– Нет ей прощения! – кричит один.

Другой вторит ему, затем третий; они скандируют без конца:

– Нет прощения! Нет прощения!

Я прижимаю руки к ушам, пытаясь заглушить крики, однако двое мужчин хватают меня за запястья и отрывают мои ладони от головы, заставляя слушать. Их пальцы холодны – это не теплая живая плоть, а мертвечина. Я бешено озираюсь и вижу: круг смыкается. И внезапно понимаю, что это не мужчины. Вокруг трупы с провалившимися глазами – мрачные свидетели расправы над узницей.

Над ними возвышается Броуди. У него холодные аспидно-черные глаза. Отчего я не замечала этого раньше? Это существо подкарауливало меня во снах, возбуждало меня и наказывало – почему же я не понимала, кто он на самом деле?