ли уходить? В те несколько часов, которые остались до подъема, можно прикорнуть в кабинете, на жестком диванчике. К тому же дома его никто не ждет. Какая разница, где находиться: в квартире или в больнице. А может, его настоящий дом и есть этот, возле страждущих?

— Теперь бы не грех маленько заправиться, — рассуждает Арним. — Чашечку крепкого кофе и те де.

Вайрог смотрит на него отеческим взглядом: «Какой красивый парень. Моя юность. Пусть же его личная судьба будет более счастливой, чем моя!»

В холодильнике, зажатом среди столов в ординаторской, валяется черствый бутерброд и бутылка прокисшего молока. Вайрог едой не избалован. Остывшие блюда, какая-нибудь закуска, стандарт на стандарте — фарш в разных вариантах, поедаемый без всякого аппетита. Как хотелось бы чего-нибудь вкусного, домашнего! Случается, кто-нибудь из врачих угостит его чудом домашней кулинарии. А почему бы не позаботиться о дежурных врачах, не заполнить этот холодильник всякими питательными, вкусными пастами, как для космонавтов?

Мечты, мечты, с которыми, однако, быстро приходится распроститься и вернуться к действительности. И в этой реальности существует больная Лапиня, проснувшаяся после наркоза, присоединенная к кислороду и другой разной аппаратуре.

— Как давление? — осведомляется Вайрог.

— Пока идет внутривенное вливание, ничего.

Вайрог проверяет положение иглы, частоту капель. Сам ее регулирует. И вдруг с удивлением замечает: пациентка неотрывно на него смотрит, а из уголка глаза у нее выкатывается огромная слеза. Он улыбается, поднимает кверху большой палец, и ему кажется, что больная улыбается в ответ.

Через несколько дней Вайрог удовлетворенно замечает: «Слава богу, язык у Лапини уже не сухой». Эта преподавательница литературы — что за везение на учительниц! — удивительно терпелива. Явно страдает, но ни одного стона, ни одной жалобы. Лежит себе тихонечко, сложив руки на животе, словно оберегая его и грея. И в глазах — неизменное доверие к врачу. И нежность...

После обхода доктор Вайрог сидит у себя в кабинете, опущенная голова опирается на ладони, и в памяти снова всплывает та юная учительница из Латгалии. После выписки из больницы она еще долго ходила в поликлинику, всякий раз придумывая себе новую болезнь. Дело кончилось письмом на восьми страницах. При помощи цитат из классики она старалась доказать, что это вполне естественно, если она хочет иметь ребенка от красивого доктора. Ребенка она, само собой разумеется, вырастит одна, без посторонней помощи. Со злостью и даже отвращением разорвал он это письмо на мелкие клочки: к этому времени он уже стал женоненавистником. Его бросила Барбара, бросила неожиданно, коварно, вернее — предала. Вот когда он — а миновало уже двадцать четыре года — впервые произнес: «Никогда никого не полюблю!» И возвел вокруг себя стену. И ни одна представительница слабого пола одолеть это заграждение уже не смогла. После шести лет работы в глубокой провинции он перевелся в столичную клинику, где было полно незамужних женщин. Доктор Вайрог внезапно оказался лакомым кусочком. Самое отвратительное заключалось в том, что и замужние женщины, оказывается, ничего не имели против интрижек с «красивым доктором». Он очутился как бы в многократной осаде. И чем решительнее на него наступали, тем глубже уходил он в себя, замыкаясь в своей крепости. «Все они хитры и коварны, но меня в капкан не завлекут!» Время от времени ему припоминались слова из романа Джека Лондона о сильном, красивом человеке: «...он боялся женщин, потому что не понимал их. И не понимал — из-за боязни». По этой причине Вайрог был одинаково приветлив и сдержан со всеми, и отвергнутые незамедлительно пустили желчный слушок: «Он же не мужчина!» Нашлись такие, которые пытались следить: а нет ли у этого аскета патологических отклонений?

Все это Ояру Вайрогу было отлично известно, все порождало горечь и неприязнь к женщинам, и броня вокруг его сердца уплотнялась.

Ильзе Лапиня уже не нуждалась в переливаниях, послеоперационный период проходил нормально, и настал час, когда ее следовало перевести в общую палату, где ее ожидали, по крайней мере, три соседки. После визита доктору пришло на ум, что Ильзе будет неуютно в болтливом женском обществе, где не стесняются раскрывать мельчайшие тайны интимной жизни. И еще, что он уже не сможет прийти к Ильзе и молча посидеть возле ее кровати. Вчера он поздравил пациентку с благополучным ходом выздоровления и предупредил о предстоящем перемещении. В ответ она выпростала из-под одеяла дрожащую, как в лихорадке, руку и протянула ее доктору. Губы ее дергались. Казалось, она снова в опасности. Когда Вайрог, намереваясь посчитать пульс, бережно прикоснулся к ее чуть влажноватой кисти, Ильзе с неожиданной силой и стремительностью прижала руку врача к своей груди.

— Спасибо, — прошептала она.

— Не за что, — сказал Вайрог. — Это не только моя заслуга. Вырвать вас из объятий костлявой мне помогли товарищи, да и вы сами. Возводить на пьедестал только одного лекаря нехорошо, несправедливо и обидно для остальных.

Он не отнял руки, сам не понимая, почему позволяет этой женщине так пристально рассматривать свою совсем обычную руку хирурга с коротко подстриженными ногтями, сухой, пятнистой от йода и спирта кожей.

— Ваша рука дает жизнь, — произнесла Ильзе и поцеловала ее.

Вайрог вздрогнул. Но в ее глазах не было ничего, кроме доверия и благодарности; они-то, очевидно, освещали глаза женщины удивительным светом молодости и нежности.

— Я хотела бы отплатить вам чем-то очень, очень хорошим...

На этом они вчера расстались, и в безмолвные вечерние часы дома — бабушке исполнилось девяносто, она была совершенно глухой и в беседы не вступала — Вайрог снова и снова раздраженно ругал себя за то, что так легкомысленно позволил пациентке нарушить дистанцию между ними. «Сколько таких, как она, были и еще будут в моей судьбе!»

И теперь, стоя на пороге послеоперационной палаты, он нарочно погасил радость, то доброе расположение, которое непременно сопровождало его в обращении с больными. Суровость, и только. Пусть эта педагогиня не мечтает закрутить с ним роман по образцу преподаваемой ею классики. Однако, открыв дверь, он почувствовал разочарование. Более того, вроде бы заноза впилась в сердце доктора Вайрога: возле Ильзе сидел Арним, и щеки больной пылали, как при высокой температуре.

Конечно, молодой врач не болтался тут без дела: он находился на посту, который ему указал заведующий отделением: наблюдать Лапиню в послеоперационный период. Тут явно происходило что-то неладное. Вайрог молча уставился