гнева. Перед Первой мировой войной национальная культура вошла в состояние сплочения и не вышла из него, даже потерпев позорный разгром. Германия «оставалась в постоянной боевой готовности; в состоянии войны с собой и с остальным миром, поскольку шок от Версальского договора объединил практически весь политический спектр в непреклонной решимости избавиться от основных положений этого договора, вернуть утраченные территории, прекратить выплату репараций и снова сделать Германию главенствующей державой Центральной Европы».

После того как удалось обуздать гиперинфляцию, началась Великая депрессия. По имеющимся данным, к 1932 году около 13 миллионов человек жили в семьях, оставшихся без работы. Из-за разочарования в капиталистической системе все больше немцев симпатизировали коммунистам, которые после Октябрьской революции стали реальной угрозой, не в последнюю очередь для промышленников и представителей среднего класса, замечавших, как на востоке подобные им становятся жертвами грабежей, пыток, убийств или же просто бесследно исчезают. В Европе того времени антисемитизм был распространенным явлением. Охотясь на предателей, многие немцы соглашались с удобной иллюзией, предполагавшей, что в экономическом кризисе виноваты евреи, равно как и в коммунистической угрозе, и в несправедливых потерях в Первой мировой войне, и вообще во всех связанных с ней унижениях.

На тот момент в Германской империи жили примерно 600 тысяч иудеев. В целом это была высокостатусная преуспевающая группа, благополучная экономически и культурно, с выдающимися представителями в сфере финансов и торговли. Еврейские фамилии звучали в контексте элитных игр искусства, медицины, юриспруденции, науки и журналистики. На этом фоне сильная обида, негодование и представление о Германии как жертве «еврейско-большевистского заговора» породили новые научные идеи о наследственности. Возникли теории о том, что во имя возвышения Германии генофонд нации стоит избавить от нежелательных черт. В свое время немецкие ученые завоевали высокий статус, выявив причины ряда болезней, в том числе холеры и туберкулеза, что привело к всплеску интереса общества к вопросам гигиены. Теперь эти две линии сошлись в нездоровой озабоченности «расовой гигиеной» – и не только у ультраправых игроков.

Несмотря на то что многие немцы предавались антисемитским обвинениям, не все из них были готовы оправдать жестокость к евреям. Их гораздо больше заботил славный путь к национальному порядку, единству и восстановлению статуса. Как пишет Эванс, «для рядовых членов партии в 1920-х и в начале 1930-х самым важным аспектом нацистской идеологии был акцент на солидарности общества – концепция органического расового единства всех немцев, за которой следовали с некоторым отрывом экстремальный национализм и культ Гитлера. Антисемитизм, напротив, был важен только для меньшинства, а у многих представителей этого меньшинства проявлялся от случая к случаю». Понимая это, Гитлер публично отступил от антисемитизма. До 1922 года он упорно возмущался по поводу евреев, однако затем, на протяжении большей части 1930-х, относительно редко касался в своих речах «еврейского вопроса». Случаи насилия на почве антисемитизма рассматривались многими как досадные, но понятные вспышки чрезмерного энтузиазма со стороны вспыльчивых радикалов.

Обещания будущего статуса были куда эффективнее расовой ненависти. Партия Гитлера позиционировала себя как молодую перспективно мыслящую организацию, обладающую уникальными силой, дисциплиной и рвением, необходимыми, чтобы вернуть Германии ее законное место. Гитлер сплел фантастическую иллюзию, которую миллионы потенциальных избирателей сочли неотразимой, – о том, что все немцы принадлежат к элитной арийской расе господ. Ариец – «Прометей человечества, со светлого чела которого во все времена слетали искры гениальности». Устройство статусной игры в пересказе Гитлера сводилось к тому, что только раса, а не класс, имеет значение: «Классы не существуют. Их просто не может быть. Класс означает касту, а каста – расу». Гитлер говорил, что немцы стали жертвами «величайшего злодеяния века», что, когда он услышал о поражении в войне, у него «потемнело в глазах» и он заплакал. Но период унижения закончится, когда они сплотятся в единый народ. Под его руководством они поднимутся до еще больших высот и будут жить в славном тысячелетнем царстве арийцев – Третьем рейхе.

«Наконец-то практическое предложение по обновлению народного духа, – заявил один 18-летний последователь нацизма в 1929 году. – Разрушим партии! Покончим с классами! За истинно национальное общество! Это цели, которым я готов посвятить себя безоговорочно». 5 марта 1933 года партия Гитлера победила на выборах, хотя за нее проголосовало менее 50 %. Нацисты быстро начали навязывать правила и символы своей игры всей нации. Министр пропаганды Йозеф Геббельс объявил, что Германия должна «мыслить как один человек, реагировать как один человек и всем сердцем служить правительству». 21 марта вступил в силу Закон против вероломных нападок на государство, партию и о защите партийной униформы. Он обязывал «каждого заботящегося о благе нации» доносить властям на любого, кто «виновен в оскорблении правительства Рейха или национальной революции».

Ровно через три недели после избрания Геббельс проинформировал радиостанции, что нонконформисты будут «вычищены» из рядов журналистов. Взамен им предлагалось избавиться от нежелательных элементов самим. Изгнание идеологических врагов и евреев со статусных должностей продолжалось: были уволены инакомыслящие преподаватели университетов, художники, писатели, журналисты и ученые, в том числе 20 действующих или будущих нобелевских лауреатов, таких как Альберт Эйнштейн и Эрвин Шрёдингер. Экстремальную напряженность той игры можно сравнить со случаем «Небесных врат»: игрокам требовалось заработать нацистский статус или довольствоваться ничем. Кузены разбушевались. Как и в напряженные дни разгула испанской инквизиции, началась волна разоблачений, часто вызванных личной неприязнью, в результате чего сложилась «атмосфера запугивания и настороженности, когда можно было пострадать за неосторожное замечание, достигшее любопытных ушей». На следующий день после выборов была официально запрещена коммунистическая партия. К концу года десятки тысяч ее членов были брошены в тюрьмы или убиты. «Массированная, жестокая и смертельная атака» оправдывалась верой в то, что они готовили революцию. Вскоре были запрещены все другие политические партии. Был издан декрет, объявлявший «Хайль Гитлер!» обязательным приветствием для государственных служащих. Декрет сообщал, что «любой, кто не желает быть заподозренным в преднамеренном плохом поведении, должен использовать это приветствие».

Но факт остается фактом: миллионы немцев – больше половины страны – не голосовали ни за Гитлера, ни за его партию. Как всегда во времена тирании, граждане разделились на истово верующих, притворщиков (один из свидетелей, бывший в то время подростком, рассказывал, что, если учитель «хотел продвижения по службе, он должен был показать, какой он истинный нацист, независимо от того, верил он в то, что говорил, или нет»), аполитичных и бунтовщиков. Острые умы, стоящие за нацистским режимом, знали, что с помощью одних только стратегий доминирования не удастся соблазнить несогласных. В своем первом выступлении перед прессой после вступления в должность начальник управления пропаганды НСДАП Геббельс сказал журналистам: «Есть два способа совершить