ИВАН, Я УХОЖУ

Вера вернула Шевердуку записку и выдавила из себя севшим от страха голосом:

– А почему записка у вас? Разве милиция не должна была…

– Милиция еще ничего не знает, – сказал Иван Федорович.

– Как не знает? А…

– Они увезут ее! – Шевердук слегка повысил голос. – Я не могу этого допустить!

Вера смотрела на мужчину с ужасом.

– Но ведь так положено, – проговорила робко. – Тело должны забрать и увезти в морг.

– В морг? – Шевердук нахмурился и покачал головой. – Нет. Я не позволю им вскрывать Катю. Только не ее.

Вера ссутулилась на своем сиденье.

– А как же… Значит, она все еще дома?

Шевердук покачал головой.

– Нет, она не дома.

– А где же?

– С нами.

Вера испуганно оглянулась – ей вдруг показалось, что на заднем сиденье кто-то есть. Но кроме них двоих, в машине никого не было.

– Я положил ее в багажник, – объяснил Шевердук.

Вера взяла себя в руки и спросила:

– Вы привезли ее в клинику?

Шевердук кивнул:

– Да. В подвале есть холодильная камера, – он повернулся к Вере, стекла его очков холодно блеснули, и спросил: – Вы поможете мне отнести ее туда?

Вера несколько секунд молчала, хмуря брови и размышляя над тем, сумеет ли она снять блокировку и распахнуть дверцу прежде, чем Шевердук схватит ее. Риск был большой, но девушка готова была на него пойти.

Наставник ждал ответа, не спуская с нее глаз. И тогда она сказала:

– Не думаю, что Черневицкий согласится.

Иван Федорович еще некоторое время смотрел на Веру, и лицо его совершенно ничего не выражало, как будто застыло, разве что капельки пота выступили на лбу и верхней губе.

– Черневицкий ничего не узнает, – голос мужчины был тихим и бесцветным. – Мы внесем Катю через черный ход.

Примерно на десять секунд воцарилось молчание. Затем Вера спросила, едва справляясь с волнением:

– А если нас кто-нибудь увидит?

Иван Федорович устремил на Веру долгий, но какой-то пустой и рассеянный взгляд.

– Тогда я решу, как поступить, – выговорил он наконец. – Идемте.

Доктор разблокировал двери и первым вышел из машины.

Спустя пятнадцать минут Шевердук замкнул запор холодильной камеры и повернулся к Вере:

– Вот и все.

Девушка устало привалилась спиной к стене и закурила. Убежать от Шевердука сразу ей не удалось. Тот чутко и настороженно реагировал на все ее движения, в его повадках появилось что-то от хитрого и сильного хищника, медведя или росомахи. Интуитивно Вера понимала, что Шевердук сейчас очень опасен и злить его не стоит.

– Что теперь будет? – спросила Вера, глядя на него исподлобья.

Иван Федорович нахмурился и потер пальцами широкий лоб.

– Я еще не решил. Мне нужно время. Я… я должен собраться с мыслями.

Вера глубоко затянулась сигаретой, словно это была трубка от кислородного аппарата в мире, лишенном кислорода. Потом снова взглянула на своего наставника. Подождала, не скажет ли тот еще что-нибудь, но доктор молчал. И тогда она тихо проговорила:

– Я помогла вам…

– Да.

– Дайте мне ключ от палаты Осадчего.

– Что? – Шевердук вскинул голову и недоуменно воззрился на Веру. – Ключ?

«Пропала!» – пронеслось у девушки в голове, и она испуганно вжалась спиной в стену. Но врач повел себя странно – достал из кармана ключ и протянул его Вере.

– Можете оставить его себе, – небрежно бросил он.

По тому, каким тоном это было сказано, Вера поняла, что Шевердук задумал что-то страшное. Или, может быть – сделал что-то страшное?

И вдруг Веру осенило. Она покачнулась, словно на нее упало нечто тяжелое и придавило ее своим весом, сглотнула слюну и почти прошептала – хрипло, неуверенно, испуганно:

– Иван Федорович, вы… убили Катю?

Шевердук поднял к лицу руки и посмотрел на растопыренные пальцы.

– Она засыпала и просыпалась с его именем… – с тоскою в голосе проговорил мужчина. – Я думал, что, убив Астахова, заставлю Катю забыть его… Но ошибся. Она продолжала его любить. Продолжала… Даже мертвого!

Вера прикинула расстояние до двери, пришла к заключению, что убежать не удастся, но все же чуточку подвинулась в сторону выхода. От Шевердука не укрылось ее легкое движение. Он вскинул голову и резко спросил:

– Помчитесь докладывать Черневицкому?

По спине Веры пробежала холодная волна.

– Нет, я… Нам нельзя здесь оставаться… Кто-нибудь может нас заметить.

Несколько секунд доктор просто мрачно смотрел на нее, а затем кивнул головой:

– Да, вы правы. Идите! – и посторонился, давая ей проход.

Вера сделала несколько шагов, но когда он снова заговорил, не откликнулась и не обернулась.

– Они остановят вас, – говорил Шевердук, с каждым словом повышая голос, чтобы Вера смогла услышать его. – Я предупреждал вас, чтобы вы придержали свое любопытство, но вы меня не послушались. Они не верят, что вы сможете успокоиться!

Дойдя до двери, Вера остановилась. Быстро обернулась и громко сказала:

– Иван Федорович, вы переживаете смерть жены. Вам плохо. Но я смогу вам помочь.

– Сможете мне помочь? – Шевердук мрачно усмехнулся. – Я опытный врач. А вы – всего лишь глупая практикантка. И вы хотите мне помочь?

Вера молчала, не зная, что сказать. Шевердук сунул руку в карман медицинского халата и достал блистер с белой таблеткой. Задумчиво на него посмотрел, затем усмехнулся, вынул таблетку из ячейки и сунул ее в рот.

– Всегда мечтал это сделать… – пробормотал он. – А теперь уходите.

– А как же вы?

– Уходите! – повторил Шевердук, еще повысив голос. – Я не смогу себя долго контролировать.

Вера взглянула на пустой блистер, который Иван Федорович все еще держал в руке.

– Это препарат, которым вы накачивали пациентов в лаборатории?

– Да.

– Какой у него эффект?

– Непостижимый для традиционной психиатрии. Что-то вроде чуда. Чуда, совершаемого в пределах одного, отдельно взятого человеческого сознания.

Шевердук поморщился, словно у него внезапно разболелся зуб, и сипло проговорил:

– Странно все это… Странно и удивительно. Душа человека может быть отягощена злом, которое он совершил триста лет назад… Может, в одном из прошлых воплощений вы были ведьмой, вас сожгли на костре, и сейчас боль и ужас от того пламени не дают вам спокойно спать. Чтобы излечить вас от развивающегося психоза, нужно заставить вас вспомнить тот костер. Пусть даже с момента, когда палач поднес к куче хвороста огонь, минуло полтысячелетия…