– Но он же никогда в жизни не рисовал!

– Ну и что? Все когда-нибудь случается в первый раз, да?

– Ну а можно мне еще пленку купить? – спросила Амина, откусывая кончик ногтя на большом пальце и сплевывая его на пол.

– Мы тебе на прошлой неделе покупали.

– Всего одну! А мне надо больше!

– Ты слишком быстро ее расходуешь!

– Вот и нет! Мам, ну пожалуйста! – уговаривала Амина, катя тележку по проходу с авиамоделями. – Кстати, откуда ты знаешь, что он вообще будет этим заниматься? А вдруг он завтра снова заснет и проспит до июня?!

Камала ничего не ответила, заглядевшись на корзину с морскими губками.

На кассу они прибыли с полным набором порошковой темперы, тремя дополнительными тюбиками белого цвета, шестью кистями разных размеров, комплектом трафаретов и морской губкой.

– Мам, она мне правда не нужна! – запротестовал Акил, увидев губку.

– А вдруг понадобится?

– Для чего? – спросила Амина, сердито посмотрев на содержимое тележки.

– Для спецэффектов, глупышка!

Камала протянула кассиру кредитную карту и заговорщически улыбнулась ему:

– Мой сын – художник!

– Я же тебе объяснил, почему Гевара, да?

– Да-да.

На обратном пути они на умопомрачительной скорости промчались по западной меса, машина подскакивала на ухабах пыльной дороги, отчего голос Акила вибрировал, когда он с жаром говорил матери:

– Понимаешь, в пророчестве не было точно сказано, кого выбрать. Это я сам могу решить. Я понимаю, что портрет Че – дело сложное, но мне важно почтить память истинного революционера!

«Пророчеством» Акил называл некое откровение, которое он получил во время Большого сна. Будто бы судьба уготовила ему грандиозное будущее – стать великим лидером среди других великих. «Как Мадонна?» – спросила у него Амина. «Как Мандела!» – ответил ей брат. Акил никогда не рассказывал подробностей этого сна (ходил ли он по зданию ООН? летал на ультразвуковом истребителе? сидел в дорогом кожаном кресле, которое можно было крутить?), однако четко знал, как ему достичь своей цели: он нарисует фреску с изображением Великих, и вот тогда-то начнутся настоящие перемены! Спустя неделю он уже составил коллаж, который должен был лечь в основу фрески. Она была задумана автором в стиле мемориала на горе Рашмор, но посвящалась Ганди, Че Геваре, Мартину Лютеру Кингу, Нельсону Манделе и Робу Хэлфорду.

– А я тебе говорил, почему Мандела?

– Говорил.

– То, что они сделали с ним, – настоящее преступление! Ты только подумай…

– Ты мне уже говорил. Я уже подумала.

Вопреки опасениям Амины, что Акил купит краски и вырубится от переутомления, брат проснулся окончательно: стал снова ходить в математический кружок, агитировать всех за свои политические убеждения и размашисто вышагивать по территории школьного городка своими новообретенными ногами. Он стал ростом со взрослого мужчину, и первой внимание на это обратил не кто иной, как Минди Луян.

– Эй, Амина, это твой брат? – спросила она как-то вечером, когда они сидели на скамейках на спортплощадке.

Амина вздрогнула. Минди впервые за целый год обратилась к ней лично, поэтому она сначала даже не поняла вопроса. Потом посмотрела в сторону, куда та показывала. Акил вышел из корпуса естественных наук в джинсах, которые наконец-то подходили ему по размеру (этого пришлось дожидаться с самого ноября), и в кожаной куртке-бомбере – обновки на радостях подарила сыну Камала.

– Ага, – нерешительно отозвалась девочка.

– Охренеть, какой он сексуальный! Типа индийский Джеймс Дин!

Акил засунул руки поглубже в карманы, что-то бормоча себе под нос.

– Круто! – вмешалась Димпл.

– Что?

– Он мой двоюродный брат.

– Значит, ты можешь нас познакомить? – Минди закинула ногу на ногу.

– Ни за что!

– Решила его себе оставить?

– Какая га-а-адость! – фыркнула Димпл.

– А в чем тогда проблема?

– В том, что я не буду этого делать!

– Ладно-ладно…

Спустя три дня Амина обнаружила их на крыше универсала: Димпл скрестила руки на груди и уселась по-турецки, а Минди вытянула голые ноги перед собой, как будто на дворе был вовсе не февраль и зимнее солнце грело по-настоящему. Увидев Амину, Минди помахала ей:

– Привет! Ты где была?

– Забирала фото из печати, – буркнула Амина и, нахмурившись, покосилась на Димпл.

– Ах да, твоя сестра говорила, что ты вся по уши в своей фотографии, – сказала Минди, не сводя глаз с тетради в руках Амины. – А посмотреть можно?

– Амина никому не показывает свои работы, – перебила ее Димпл, наградив Амину многозначительным взглядом. – Даже мне, правда, Ами?

– Вот, – ответила Амина, протягивая Минди тетрадь.

– Класс! – Минди немного отодвинулась от Димпл, которая явно чувствовала себя не в своей тарелке, и освободила место для Амины. – Залезай, давай посмотрим!

Капот машины нагрелся сильнее, чем предполагала Амина, по ее бедрам разлилось приятное тепло, обещавшее скорый приход весны и молодую травку. Она открыла тетрадь. На первом фото были только руки и ноги: искривленные пальцы матери, сжимающие том «Б – Би», ножищи Акила, вывернутые под странным углом, как будто он исполнял балетные па в каком-то ином мире. На последнем снимке Акил был запечатлен в позе, которую Камала называла «Наш Господь и Спаситель»: голова свисает с дивана, рот приоткрыт, спина дугой изогнута на подлокотнике, а руки раскинуты в стороны, словно он обнимает потолок. Впалый живот исчезал под джинсами, и Амина только сейчас заметила, что у брата расстегнута ширинка.

– А-а-а-хренеть! – выдохнула Минди.

– У него изо рта пахнет, – сказала Димпл.

– А можно мне ее взять? – спросила Минди, помахивая фотографией.

У Амины на сердце потеплело, но она не поняла отчего: то ли было приятно, что у нее попросили фотографию, то ли не хотелось ее отдавать. Минди наклонилась к ней, в ее глазах отражались бордовый капот машины и тень головы Амины. Блестящие губы приоткрылись, обнажая ряд до смешного маленьких зубов, и Амина, к своему удивлению, ощутила желание потереться с ней носами, заурчать или перевернуться на спину.

– Охренеть, ну наконец-то! – произнесла Димпл.

Амина обернулась и увидела, что по парковке, глядя под ноги и засунув одну руку глубоко в карман джинсов, идет Акил. Внезапно он поднял голову и резко остановился.

– А вы что тут делаете? – спросил он, обращаясь непонятно к кому и переводя взгляд с Амины на Минди, потом на Димпл и снова на Амину.