залитому солнечным светом миру действия. Оставив бесплодные мечтания, Триродов покидает свою башню из слоновой кости, прекращает жить исключительно в мире утонченных грез и вступает в мир Евы. Было бы, однако, неверно расценивать Елисавету как двойника Евы. Настало время появиться новому типу женщины: это не хрупкая Лилит, не требовательная Ева, а новое сочетание энергии и утонченности, силы воли и красоты. Елисавета стремится стать больше чем женой и матерью — она хочет быть возлюбленной своего мужа в соловьевском понимании этого слова, то есть его музой, другом и соратником, короче говоря, сотворцом легенд.

Елисавета, девушка из Скородожа, которая становится невестой Триродова, на первый взгляд кажется неподходящим выбором для поэта. С ее любовью к солнечному свету и радостной готовностью принять огненные поцелуи небесного Змия, она кажется творением Демиурга. Любимый цвет ее — желтый, и вся она яркая и земная. С другой стороны, ее достоинства — сила воли и ум (1:8). Эти черты, характерные для пневматиков, позволяют ей выйти за пределы приземленности. Она готова отказаться от традиционных ролей, «предназначенных» Еве, — соблазнительницы, жены и матери. И в равной мере она желает возвысить своего «Адама», то есть избранного ею мужа, до более благородного назначения, чем быть добытчиком и производителем потомства. Это она ясно дает понять своему первому пылкому поклоннику Петру Матову, который хотел бы видеть ее именно в традиционных ролях жены и матери. Отвергнув его предложение и роль «Первой невесты» (ветхозаветной Евы), она делает выбор в пользу того «великого и свободного единения», которое освободит человечество от власти вожделения и приведет его к «новой земле и новому небу» (1: 40), где, как обещано Откровением, не будет больше смерти.

Елисавета, новая женщина, оставляет прошлое позади и готова встретить «буйное дерзновение возникающего» (1:41), а именно строительства-созидания нового прекрасного мира и творения легенды. Этот мир будет создан новым мужчиной и новой женщиной, объединенными новой, прекрасной, нечувственной, но все же эротической любовью, в которой нет места вожделению. Елисавета не выходит замуж за Петра Матова, а выбирает Триродова; их союз основан не на желании удовлетворить половую страсть и слепую тягу к продолжению рода, а на стремлении вдохновлять друг друга на «подвиг» (ср. [НФ 1: 321]). Их брак также основан на соловьевском понятии сублимации эротической энергии в художественный акт, где возлюбленный предстает Пигмалионом, создающим живое произведение искусства, а возлюбленная — восприимчивой Галатеей. Вместе они заняты искусством искусств: достижением совершенства для бессмертия.

Выходу Елисаветы за рамки традиционной роли Евы, несомненно, способствует влияние на нее ее женской противоположности — лилитоподобной Ортруды. Эти две женщины не знают друг друга и никогда не встречаются, но связаны мистическим узами: они видят друг друга в сновидениях, в которых их личности сливаются воедино. Они представляют собой два полюса «вечной женственности» — поэтическую хрупкость и жертвенную отвагу (Лилит и Орлеанскую деву). Чтобы стать совершенством, вечная женственность должна сплавить в себе эти два полюса своей сущности в единый синтез. Елисавете, обладающей силой и самодисциплиной, которых нет у Ортруды, удается достичь этого синтеза, и их слияние маркирует важный шаг вперед в эволюции человечества от смертных к бессмертным. Она Альдонса, становящаяся Дульсинеей, той Дульсинеей, которую предала Ортруда-Лилит. Но своим достижением Елисавета во многом обязана Ортруде. Она бесконечно обогатила себя слиянием с эмоционально утонченной и изысканно прекрасной королевой, одарившей ее качествами, которых она изначально была лишена. Окончательное слияние двух женщин происходит в эпизоде «Легенды», который можно назвать «кентаврическим». Однажды, гуляя в лесу вблизи Скородожа, Елисавета встречает двух молодых и красивых оборванцев, которые пытаются ее изнасиловать. Они напоминают мифологических кентавров в скородожском варианте: когда они борются с «лесной нимфой» Елисаветой, пытаясь овладеть ею, их страстные стоны звучат как «ржание» (1: 217); их «зверино-крепкие» зубы и налитые кровью глаза также указывают на их «кентаврическую», мифологическую суть. Несмотря на свой ужас, Елисавета постепенно приходит в возбуждение от этого нападения. Когда она видит «капли темной крови» (1: 218) на плече одного из мужчин, она почти уступает низкому животному инстинкту, которым коварный Демиург наделил человека. В какой-то миг ей уже хочется, чтобы красивые парни ее изнасиловали, она уже готова поддаться и познать «сладкое» вожделение Евы в Эдеме (или в Аркадии). Но она преодолевает этот порыв и не позволяет себе упасть на землю, к которой клонят ее насильники. Она сохраняет, говоря словами Федорова, вертикальность бессмертия и отвергает горизонтальное положение похоти и смерти. Когда наконец появляются «белые тихие мальчики» Триродова (см. ниже), чтобы спасти ее (218), они с легкостью прогоняют хулиганов. А Елисавета показана как девушка, сумевшая «оказать сопротивление соблазну». Тихие мальчики находят Елисавету такой же «совершенной, как мечта Дон Кихота» (2: 220). Так «земная» Елисавета достигает безупречной красоты Дульсинеи, не теряя отваги Орлеанской девы-воительницы и внося свой вклад в бессмертие Вечной женственности. Эра языческой древности прошла; прошла и эра ее возрождения; началась совсем новая эпоха.

Преображению Елисаветы из Альдонсы в «новую» Дульсинею способствует главный герой трилогии, Триродов. В отличие от Танкреда, равнодушного к жизни и смерти «Альдонс», он надеется увидеть во плоти новую женщину новой эры. Триродов знает, что такое плотская страсть, — об этом свидетельствует его роман с чувственной Алкиной. Та хотела бы, чтобы он «алкал» ее тела и поддался плотскости, но он научился обуздывать эти инстинкты. Поэтому он может стать наставником Елисаветы, направляя их обоих на путь спасения. В одном из эпизодов романа «ночная очаровательница» нашептывает Елисавете, чтобы она пошла к Триродову и предложила ему себя в качестве «забавы», стала бы его «рабою», «вещью в его руках» (1: 244). Она подчиняется этому голосу, выходит из дома «нагая», надеясь на встречу с ним, — и находит Триродова в саду усадьбы ее отца. Перед «непорочною луною» (1: 245) они обмениваются страстными любовными клятвами, объединяющими их в одну чету, но тело Невесты остается «несмятым» и чистым. Образуя свой андрогинный союз, Триродов и Елисавета утверждают «святость пола», отвергая при этом его «физические проявления» [Matich 1979: 173].

Вероятно, определенную роль здесь играют идеи Чернышевского о любви и «новой женщине», как бы идейно далекой ни казалась утопия последней главы романа «Что делать?» (1863) от утопии «Легенды». Но, как и Вера Павловна из романа Чернышевского, Елисавета из вполне заурядной девушки становится все более «божественной» по мере того, как избавляется от уз прошлого. Как и Вера, Елисавета проходит цикл исторического развития роли женщины, представленного в четвертом сне Веры Павловны. В этом сне женщина вначале предстает «рабыней» мужчины, потом его драгоценной «игрушкой»