жизнь этого некрополя. Когда Триродов в беседе замечает, что авторитет власти должен иметь «разумные основания», Передонов выкрикивает в ответ: «Разумных оснований захотели? Власть опирается на силу — вы это слышали?» (3:156) Передонов, этот раб вещественного мира, отстаивает приоритет грубой силы над несущим свет разумом, «жизненных фактов» над созидательной и преобразующей идеей, невежества над гнозисом. В соответствии с таким пониманием власти он угрожает отправлять в Сибирь детей, которые часто смеются. Смех подрывает власть Передоновых, а смех, исходящий от невинных созданий, носит особенно подрывной характер, лишая короля его воображаемых одежд, как в сказке Андерсена «Новое платье короля» (1837). Скоморохи, хлебниковские смехачи и бесхитростные детишки — отнюдь не желанные гости в передоновском городе, который определенно продолжает традиции города Глупова, описанного Салтыковым-Щедриным в «Истории одного города»

Рядом со скотоподобными скородожцами даже самые закоснелые обыватели Островов кажутся бесконечно более утонченными. Они читают газеты, сидят в кафе и говорят о политике. У них даже есть свой премьер-министр — «серый кардинал» Лорена. Однако, как и всех людей плоти, их легко распознать по отсутствию души и духа. Если скородожские гилики — «бездушные твари», то люди плоти, живущие на Островах, — «бездушные марионетки». Так, члены ученой комиссии, которых отправляют исследовать геологическое состояние вулкана на острове Драгонера, — просто роботы. В соответствии с полученными инструкциями они не обнаруживают никаких опасностей, угрожающих острову, и, без сомнения, их слепота способствует окончательной катастрофе. Эти роботы не только ведут себя одинаково, они даже выглядят и одеты одинаково. Сходство сказывается и в их нравах. Каждого из ученых профессоров сопровождают при отплытии жена и два молодых приват-доцента — один красивый, а другой безобразный. И в каждом случае красивый юноша остается с женой профессора, а уродливый уезжает вместе с ним. Жители Островов хотя и не столь неотесанны, как скородожцы, но так же предсказуемы[121].

Как уже говорилось выше, Островам угрожают постоянно растущие материализм и бездуховность. Древняя культура вытесняется механической цивилизацией, а возвышенный эрос — опереточно нарядной, но вульгарной чувственностью. Под воздействием вулкана, который в виде летящего пепла испускает «маленьких демонов», островитянами овладевает желание «совершать зло» (2: 261). Одна из жертв Танкреда, юная невеста Имогена, считает свое падение результатом демонического влияния вулкана-дракона, изрыгающего пепел, — и, возможно, она права. Именно «дух земли», поднимающийся из ее потаенных глубин, все крепче приковывает островитян ко всему земному, уплотняя некогда духовную культуру. При ближайшем рассмотрении разница между островитянами и скородожцами не так уж велика: и те и другие легко поддаются вожделению и другим соблазнам. И здесь и там посланники Демиурга, будь то «маленькие серые демоны» или «мелкие бесы», пробуждают инстинкты, недостойные человека. Невелика разница между охваченным похотью человекообразным скотом из Скородожа, шарящим под лифом девицы в общественном месте, и пресыщенным бонвиваном с Островов, начинающим ритуал соблазнения комплиментами на балу

«Уплотнение телесности» на Островах возглавляет принц Танкред, Змий, который на данном этапе истории рано или поздно проникает в любой земной рай. Этот «празднично прекрасный принц» (2: 131) полностью посвятил себя приобщению женщин к похоти — плотской замене любви. Конечно, сам Танкред видит свою погоню за юбками в благородном свете: самодовольство — типичная черта гиликов. Он даже отождествляет себя с чистейшим из рыцарей — Дон Кихотом (ср. 2: 52; 2: 63). Между ними в самом деле есть нечто общее: и Танкред, и Дон Кихот склонны к «фетишизму» в соловьевском понимании этого слова, но если Дон Кихот поклоняется чисто духовному проявлению женственности, Танкред ценит только плоть. Оба любят часть за счет целого, внося свой вклад в общую фрагментарность культуры, каждый своим «фетишистским» способом. Подобно ламанчскому Рыцарю печального образа, Танкред любит Альдонс мира сего. И хотя он отлично видит, что они не Дульсинеи, он так же слеп к действительности, как сервантесовский рыцарь. Если последний не видит грубости Альдонсы и принимает ее за Дульсинею, то Танкред не замечает духовной красоты своей Дульсинеи, Ортруды, и видит в ней просто «второсортную Альдонсу»; хуже того, он не понимает, что некоторые Альдонсы желают стать Дульсинеями, тем самым уже возвышаясь над собой. Так, одна из любовниц Танкреда, наивная и доверчивая учительница, которую и вправду зовут Альдонсой, самоотверженно служит делу революции (предполагая, что и Танкред революционер, и не подозревая, что он из королевского дома и муж Ортруды). Ее благородный идеализм и полное бескорыстие не мешают принцу с легкостью предать ее и равнодушно взирать, как ее ведут на виселицу. Танкреду не нужны женщины, стремящиеся выйти за рамки, предопределенные им, по его мнению, «законами природы».

Смерть Альдонсы — не исключительное событие в череде любовных интрижек Танкреда, поскольку его любовь всегда в некотором смысле смертельна. Будучи любовью лишь к смертной плоти, она длится только «несколько сладких минут», а «потом опять тоска, и дым, и пепел» (2: 218). Танкреда не интересует неповторимый бессмертный образ возлюбленной, о котором писал Соловьев в статье «Смысл любви»; он не стремится совершенствовать красоту этого образа в зеркале обоюдного созерцания. Таким образом, он раздробляет дарующую бессмертие силу подлинной любви на мимолетные ощущения, на «части мелкие как сор» (2: 175). Этот «вечно изменчивый» (2: 131) принц меняется лишь для того, чтобы повторить самого себя, и, таким образом, служит скуке вечного возвращения.

Танкред полностью одобряет обычай начинать флирт «ударами ладонью по спине», а заканчивать убийством — обычай, который, как он слышал, нередко соблюдается в Скородоже. В этом случае, считает Танкред, смерть устраивает все к лучшему: убийца освобождается «от обузы» — предмета бывшего вожделения, а жертва «от всего зараз» (2:186). Даже если считать, что Танкред предлагает свою «формулу любви» в шутку, она передает самую суть его философии эроса: наслаждаться и отбрасывать, превращая мгновение в меру всех вещей, а смертную плоть в средоточие всего существования. Неудивительно, что Танкред не способен на создание легенд, а только на глупые авантюры.

Правда, иногда, успешно соблазнив новую жертву, Танкред испытывает исступленный восторг «творимого счастья» (2:167), но «счастье» — не тот материал, из которого творятся легенды, по крайней мере, если определить это чувство как «сладкие мгновения». Танкред не созидатель, а причина распада и двигатель разрушения. Он в своей стихии, когда разжигает войны. На войне, как и в любви, он «распоряжается» телами, с легкостью отправляя их на смерть. Но и завоевания не приносят ему славы. Танкред не получает трона, которого домогается, а когда он, пусть и смертью храбрых, погибает на поле битвы, жители Островов тут же забывают его. Трон переходит к человеку с творческим воображением, создателю