Сладкая патока – магия проповеди – обволакивала капеллу снизу доверху.

– Тишина после песни жаворонка

Не та,

Что после слов о разбитой любви, —

говорил Ноа.

– Присмотритесь, – просил он. – Мы все одно – энергия унни. Энергия, которая разливается рекой по мирозданию, и в ее танце нет никаких движений, кроме бесконечных волн. Казалось, мы обречены на то, чтобы повторяться, чтобы стать космическим потоком однотонных, одинаковых частот. Но нет… Мы, сложенные из таких простых частиц, уникальны – каждый из нас. И это необщее выражение наших душ – одновременно кара и благословение. Благословение, ибо если ты заведомо один такой, то тебе не нужно сравнивать себя с другими. Тебе не нужно испытывать боль и стыд оттого, что ты «хуже» или «лучше» – ведь нельзя сравнить горное озеро и крыло пересмешника. А значит, исчезает мерило, скосившее столько душ; исчезает опасная, болезненная гонка твоей гордыни за успехом – который не что иное, как социальный конструкт, призванный упрощать манипуляцию толпой… Когда ты решаешься признать свою уникальность, остается только спокойная уверенность: все идет как надо. Это я. Это моя история. И в ней будет смысл, даже если я стану спотыкаться на каждом шагу. Потому что я в любом случае один такой. Другого не будет – не только у меня, но и у всей вселенной. Никогда. А значит – я важен. Я ценен. Я имею право на жизнь – и я имею право сделать ее такой, какой хочу именно я… Сейчас я там, где я выбрал быть сегодня, и я волен пойти отсюда в любую сторону или остаться на месте: мир примет любое решение, потому что он создал меня таким, он любит меня таким, и он верит в меня такого – иначе бы клетки сложились иначе… Я уже – подарок.

Эта уверенность в праве быть, меняться и менять – благословение индивидуализма. Но в чем же его кара? В том, что нам кажется – мы одиноки. Обратная сторона уникальности: изоляция от бытия.

И вот здесь я говорю: присмотритесь. Внимание к миру приносит радость и успокоение, потому что, если вглядываться достаточно долго, вы нащупаете то общее, что позволяет не бояться. Любой из нас способен в иные моменты остро ощутить красоту и обреченность жизни, способен приблизиться к другому человеку и вдруг понять всем сердцем, что тот говорит… Изумление и восторг охватывают душу, когда в чужих словах мы слышим то же чувство, что питает нас. Когда, заглянув в глаза другого, на дне зрачка мы встречаем ту извечную смесь боли и радости, что определяет каждого из нас. Так рождается любовь – из принятия. Из радушия. Из готовности услышать и понять. Из умения открыться. Выйти за пределы своего «я» и, оглянувшись, узреть величие и гармонию бытия во всем – в каждой травинке, в каждом доме, в лесу, и в море, и в каждом, кто встречается вам на пути…

Ноа говорил, и речь лилась так плавно, так полнозвучно, что никто из нас не заметил, когда вспыхнул первый боевой пульсар.

Просто архиепископ запнулся на полуслове. У него за спиной, над плечом, на кварцевом барельефе разлетелась хрустальная крошка – магический снаряд пробил аккуратную дырку во лбу нарисованного Карланона.

Не сразу все поняли страшное: в Ноа стреляют. А между тем летел уже второй пульсар…

Я бросилась к архиепископу.

Еще одна вспышка со свистом промелькнула у меня перед глазами. Ноа уже не стоял на месте. Он дернулся куда-то вбок, инстинктивно пытаясь избежать опасности, и, судя по тому, как дрогнуло и сотряслось его тело, именно тогда в него попали.

Я прыгнула вперед, обхватывая архиепископа за плечи и наваливаясь на него всем весом, сбивая с ног. Первая задача: убрать подопечного с линии нападения. В полете я почувствовала, как грудь мне обжигает раскаленным и шипящим колдовством.

Мы с Ноа рухнули посреди алтарной зоны.

Колдуны-саусберийцы, наконец осознавшие, что про- исходит, ревели, выкрикивая маг-формулы, ища нападающих. Тут и там по всей церкви полыхали сгустки энергии унни. Между гостями мгновенно раскрутилась паника.

– Нам надо отползти за фонтан! – крикнула я.

Ноа слабо кивнул. По его плечу расплывалось пятно, коричнево-грязное на фоне синей сутаны.

Визжание и свист магии не прекращались.

Краем глаза я увидела, что наколдованные, трепещущие ленты тьмы, будто живые, затянули все центральное пространство церкви… Из-за дурмана и сумрака стража просто не могла понять, что и где происходит.

На свету оставались только мы с Ноа – две яркие мишени – и парящий под потолком музыкальный балкон. Такой тихий. Такой безмятежный.

Я выругалась, поняв, что нападают как раз оттуда, хотя балкон, конечно, тщательно проверяли перед началом проповеди… Причем сейчас на архиепископа покушалось сразу несколько человек. Об этом свидетельствовало две вещи. Во-первых, пульсары летели слишком быстро для одного, а во-вторых, у них были разные траектории…

– Ну же, Ноа! Давайте! Держитесь! – рявкнула я, подталкивая архиепископа, испуганно схватившегося за раненое плечо, к безопасности, пытаясь одновременно и прикрывать его своим телом, и тащить вперед.

Сам Ноа, несмотря на весь свой политический опыт, кажется, никогда еще не был в такой перестрелке. Да и я не была. Но ведь это не повод сложить ручки и позволить себя убить! Мол, простите, но мне не нравится! Выхожу из игры!

Пульсары с дикой скоростью продолжали лететь над нашими головами. Странно. Попасть в нас двоих – да еще и нескольким людям – явно не представляло сложности, тут бы и слепой не промахнулся, а значит…

Цель нападения – не Ноа?

Между тем мне почему-то было очень больно ползти. Шипя, я последним рывком затащила архиепископа за фонтан и рукой схватилась за грудь, надеясь сорвать колбочку с кровью Рэндома, – самое время для нее, вот и крайний случай, как говорится, здравствуйте, давно вас ждали, – но…

Склянка оказалась разбита вдребезги. А все мое голубое платье – в алых подтеках. Прах!

Рыча, я села и выглянула из-за фонтана. Зрение странно плыло.

Я сорвала с пальца тяжелый перстень со встроенной Ловчей сетью, нажала на камень и изо всех сил швырнула его в сторону нападающих. В полете камень взорвался, разворачиваясь серебристой сеткой. Она покрыла балкон, кажущийся пустым, и в ней сразу кто-то запутался – выстрелы запнулись…

Я открыла рот, намереваясь крикнуть дезориентированным саусберийцам – туда, туда!!! – но не смогла сделать этого.

Вместо крика из моих губ полилась кровь.

Что за ерунда? Я опустила глаза вниз.

Ох. Кажется, красные подтеки на платье – это не только кровь Рэндома. Дырка в груди была такой кривой и крупной, что выглядела нарисованной. Мои глаза закатились, и я потеряла сознание.

– Тинави, ну же. Теперь держитесь вы… – померещился мне недовольный голос Ноа.

* * *

Я очнулась в лазарете Академического городка.