в октябре 2002 года мне позвонил Ули Сигг и сказал, что одно швейцарское архитектурное бюро пригласили поучаствовать в конкурсе проектов стадиона для Олимпиады в Пекине. Команда Herzog & de Meuron искала китайского партнера, и Сигг порекомендовал меня. Я мало что знал об этих архитекторах, но сразу согласился, так как был убежден, что нет ничего невозможного.

К наступлению Китайского нового, 2003, года в стране бушевала эпидемия атипичной пневмонии, и настроения у людей были панические. В день, когда я вылетал на встречу с Жаком Херцогом и Пьером де Мёроном, в международном аэропорту Пекина почти никого не было, и самолет практически пустовал. В Базеле Херцогу посоветовали изолировать меня в стеклянном кубе, чтобы не подхватить вирус, носителем которого я мог быть.

Первый случай атипичной пневмонии зарегистрировали на юге Китая в конце 2002 года. Потом ею заразились медицинские работники, и эпидемия стала быстро распространяться по стране, как в фильме ужасов. Дальнейшие события напоминали любую другую катастрофу в Китае: государство запрещало публикацию точных сведений, а чиновники Министерства здравоохранения по телевизору заявляли, что эпидемия под контролем, и Всемирная организация здравоохранения исключила Пекин из списка зараженных зон. А затем 8 апреля 2003 года один военный врач рассказал иностранным СМИ о действительном масштабе эпидемии: только в его больнице было шестьдесят таких пациентов, и шестеро умерло. Большую часть 2003 года загадочная эпидемия мерилась силами с режимом секретности, практически парализовав Пекин и усугубив подозрительность и враждебность людей. Семнадцать лет спустя эпидемия COVID-19 в Ухане развивалась по аналогичному сценарию.

Иностранным архитектурным бюро требовалась помощь в понимании незнакомой китайской культуры и политики, как опытным альпинистам на сложных участках нужны надежные опорные точки. «Как ты представляешь себе мою роль?» — спросил я Сигга, пока он вез меня в базельский офис Herzog & de Meuron. Он сказал, что в бюро проделали некоторую подготовительную работу и теперь хотели услышать мои оценки. Это все упрощало, мне всегда легко сформулировать свое мнение и теперь я мог свободно его выражать.

В офисе работало более восьмидесяти архитекторов. Пока мы проходили большие и маленькие комнаты, повсюду нас окружали чертежи и модели. Мы вошли в переговорную, где уже были Херцог, де Мёрон и несколько их коллег, и вскоре подключились к обсуждению самых разных тем: от политических и культурных до вопросов функциональности и окружающей среды, а также конструктивных решений, внешнего вида и технических характеристик вроде механизма раздвижной крыши.

Ранние стадии разработки концепции напоминают часы, предшествующие рождению ребенка: все очень заботливы, но напряжены, все хотят помочь, но ждут подходящего момента. Впрочем, чем больше мы говорили, тем больше все склонялись к тому, что необходимо добиться единства структуры и внешнего вида, придумав смелое и яркое решение. Вскоре мы принялись делать карандашные наброски или соединять сделанные с помощью бумаги и ножниц элементы чернового макета, и все совершенно забыли об атипичной пневмонии. Сигг просто сидел на своем месте, не говоря ни слова.

Мы придумали стадион высотой в 230 футов (70 м) и длиной 1080 футов (329 м), так что последняя существенно превышала ширину протекающего за окном Рейна. Подобно птичьему гнезду, стадион снаружи и его структура должны были функционировать как единое целое, и его открытый сетчатый каркас должен был создавать ощущение легкости и воздушности, несмотря на огромный вес и размер. После десяти часов горячих обсуждений концепция обрела ясность и целостность.

На встрече следующим утром Херцог обратился ко мне. «Знаете что, Вэйвэй? — сказал он. — С таким проектом мы обязательно победим». Он считал, что большинство проектов на конкурсе будут повторять друг друга, а наша идея выделялась и с точки зрения концепции, и с точки зрения формы. В тот день, когда мой самолет пробирался через густые облака на крейсерскую высоту, я ощутил душевный подъем, который не покидал меня всю дорогу до Пекина. Я гордился, что у нас получился целостный, смелый проект; здание, обладающее смысловым единством, и его гармония и открытость были сообразны политическим институтам, о появлении которых в Китае я мечтал. Пекин получил возможность показать себя миру, а Олимпийским играм суждено было открыть на всеобщее обозрение некогда загадочное и закрытое общество. Я надеялся, что стадион станет отражением универсальных ценностей и послужит началом перехода к открытости и пониманию. Через три месяца мы получили контракт.

В октябре 2003 года меня пригласили вести занятия на архитектурном факультете Университета Цинхуа. Я взял в аренду автобус и обучал своих шестнадцать студентов прямо в пути, так как не мог придумать лучшего способа исследовать быстро меняющуюся столицу Китая. Я установил видеокамеру на переднее сиденье, и за те шестнадцать дней, что мы ездили по Пекину, заснял каждую улицу и переулок на нашем маршруте, так что сто пятьдесят часов записи запечатлели, как Пекин выглядел перед Олимпиадой. Этот тысячелетний город уже был изрядно разрушен за первые пятьдесят лет КНР, и от исторических зданий, которые еще стояли в 1949 году, осталось меньше четверти. От более чем трех тысяч переулков, когда-то пересекавших жилые кварталы, сохранилось всего четыреста.

Зимой 2004 года мой помощник Чжао Чжао помог мне завершить съемку «Проспекта Чанъаньцзе» (Chang'an Boulevard) — документального фильма о самой важной оси Пекина, проходящей с востока на запад. Каждые пятьдесят ярдов (45 м) по всей длине проспекта — двадцать семь миль (43 км) — мы снимали одноминутное видео, а когда собрали их вместе, получился фильм, который длился десять часов тринадцать минут. После этого мы сделали еще два фильма на эту тему — «Пекин: второе кольцо» и «Пекин: третье кольцо», получив таким образом документальную трилогию, отслеживающую изменения городской среды, связанные с бурным ростом государственного капитализма.

Тем временем при строительстве «Птичьего гнезда» возникло множество проблем, и противостояние консервативных сил чуть не положило конец всему проекту. Несколько китайских академиков архитектуры написали письмо в ЦК. Они обличали дизайн стадиона в том, что это «колониальная архитектура», и заявляли, что Китай становится «испытательным полигоном для западных проектов», предупреждая, что строение предусматривает «чрезмерное количество стали» и «представляет угрозу». На некоторое время под напором критики возведение стадиона приостановилось. Год спустя, когда работы возобновились, в проекте уже не было раздвижной крыши, и идея «высокотехнологичной Олимпиады» уступила место скаредной Олимпиаде. Если бы не сроки постройки стадиона, который должен быть готов к началу Игр, проект, скорее всего, оказался бы на полке.

Практический опыт архитектора углубил мое понимание градоустройства, но при этом я острее осознал, что наше правительство не заслуживает доверия и некомпетентно в вопросах