– Тут школа, а не церковь. Тут получают знания.

– Екклесиаст говорит: «В могиле, куда ты пойдешь, нет ни знаний, ни мудрости».

– Слушай сюда, – отчеканила Марина, – к детям со своим мракобесием на километр не подходи.

– Да ты отравлена. – Сектантка показала резцы цвета жженого сахара. – Грешница, ведущая малышей на заклание!

– Я тебя на заклание поведу, – прошипела Марина. Ярость разгоралась – на школьном дворе какая-то гнилозубая тетка смела пугать ее учениц небылицами про ад!

– Каково оно, – спросила приторным голоском сектантка, – за пазухой у Антихриста?

Марина оттеснила женщину, направляясь к лестнице.

– Не уберешься с холма за минуту, я вызову полицию.

В вестибюле ее встретили аплодисментами. Оказывается, дети слышали их диалог.

– Засечете здесь эту болтунью, – сказала Марина, – сразу зовите учителей.

В кабинете семиклассники передавали по партам брошюрку. Марина безапелляционно изъяла пропагандистские материалы и сунула в сумочку.

– Марина Фаликовна…

– Да, Настя?

– А Бог есть?

– Этот вопрос каждый должен решить для себя сам. Кто-то верит в Бога, кто-то нет. Кто-то чтит Аллаха, кто-то – Иисуса, кто-то – Будду. Главное, чтобы мы не ссорились из-за этого. Уважали чужую веру и не навязывали свою. Мы все можем дружить и существовать в мире, вне зависимости от религиозных убеждений.

– Марина Фаликовна…

– Айдар?

– А что такое ад?

Она привыкла: любой вопрос Тухватуллина содержал подвох, ловушку.

– Ад – это место, куда якобы попадают после смерти люди, творившие зло. Или нарушавшие заповеди. Так считают христиане, мусульмане, иудеи… все религии упоминают ад.

– А мы попадем в ад? – спросила Настя Кострова.

– Что? – Марина улыбнулась. – Конечно нет. Ад – это такая страшилка. Серенький волчок для взрослых. Чтобы мы себя прилежно вели.

– Хотите, я расскажу про ад?

Она не сомневалась, что Тухватуллин продолжит.

– Любопытно, Айдар. Что же ты расскажешь?

Тухватуллин, подстегнутый вниманием одноклассников, подобрался.

– Я смотрел передачу про немецкие лагеря. В передаче сказали, что это был ад.

– В переносном смысле – да.

– После смерти люди попадают в гитлеровские концлагеря. Там везде свастики и солдаты в черной форме. Там людей убивают газом, но они снова просыпаются в бараках.

Расширенные глаза детей уставились на учительницу, требуя опровержения. Поражаясь жестокой фантазии Тухватуллина, Марина поинтересовалась:

– Кто же тебе дал такую точную информацию, Айдар?

– Новенькие ученики. Они сказали, что в ад попадают не те, кто себя плохо вел, а только евреи.

– Я не слышала ничего более гнусного, – вспыхнула Марина. – Ты понимаешь, насколько это мерзко и бесчеловечно?

– Потому, что вы – еврейка? – с ухмылкой спросил Айдар.

– Потому, что в камерах смерти уничтожали не только евреев, но и русских, украинцев, кстати, и татар.

– Про татар новенькие ученики ничего не говорили.

– Пожалуй, – Марина хлопнула по столу журналом, – мне стоит вызвать в школу твоего отца и обсудить проблему антисемитизма.

– Что такое антисемитизм? – поднял руку кто-то.

– Враждебное отношение к отдельным людям. И это – страшная вещь. Айдар… – Она стрельнула глазами в довольного Тухватуллина: «вывел из равновесия, оскорбил, сработало!»

– Что за новенькие ученики, расскажи-ка?

– Они живут в шкафу, – ответил Тухватуллин. – В кабинете мертвой Марии Львовны.

Девочки захихикали, Настя покрутила пальцем у виска.

– Можете проверить, – фыркнул Тухватуллин.

Марина, собираясь с мыслями, повернулась к доске. Уму непостижимо, откуда у тринадцатилетнего мальчика такие идеи? Нахватался в Интернете? Или хуже – услышал кухонные спичи папаши? Крошащимся мелом Марина написала: «Александр Трифонович Твардовский».

– Получается, – спросил рэпер Чемерис, – Айдар наврал про ад?

– Никакого ада нет, – сказала твердо Марина.

– Тогда что же это такое? – проговорил Тухватуллин.

Марина обернулась.

Дети исчезли. Вместо них за партами сидели павианы. Серые, поросшие густой шерстью приматы. Их лапы суетливо бегали по столешницам, хвосты изгибались вопросительными знаками. Коричневые глазки под надбровными дугами излучали тупую злобу. Вытянутые лысые морды заканчивались раздувающимися дырами ноздрей. Марина почувствовала вонь зверинца. Она переводила ошарашенный взгляд с обезьяны на обезьяну и боялась, что тоже описается, как павиан из первого ряда, поливающий пол едкой струей.

Ужас сковал разум льдом.

Марина вскрикнула и заслонилась пятерней от стаи, заменившей детей. За скрюченными пальцами павиан, сидящий на стуле Тухватуллина, оскалил желтые клыки и бросился вперед, перескакивая с парты на парту.

– Марина Фаликовна?

Марина прикрыла рот ладонью. Озадаченные лица детей двоились.

– Марина Фаликовна, вам плохо?

Дети перешептывались. Тухватуллин улыбался, будто знал то, чего не знали прочие.

«Я же видела! – Сердце неистово колотилось. – Зубы, хвосты, лужу обезьяньей мочи!»

– Голова закружилась. – Марина поборола немоту. Ослабила воротник платья. Села за стол, не сводя с учеников глаз. В кабинете чуть слышно пованивало – как в питомнике. – Запишите тему урока. Твардовский Александр… Александр… – она забыла отчество поэта.

Это был большой старый дом на задворках Орлеана. Паша дважды проезжал мимо него по пустынной трассе: когда ехал в уничтоженный ураганом Катрина пригород спасать невесту и когда схлестнулся в заброшенном луна-парке с культистами. Дом не был частью маршрута, лишь фоном, черным остроконечным пятном в поле, прорезанном нитями-проводами, болтающимися на столбах. Дом манил, особенно сейчас, в крадущихся с Миссисипи сумерках.

«Бесполезная трата времени, – подумал Паша. – Я и через ограду-то не перепрыгну».

Но притормозил все-таки и выбрался из салона «паккарда». Ветер затрепал полы плаща, шляпа чудом удержалась на голове. Она никогда не спадала, намертво приклеенная к волосам частного детектива. Паша направился к низкому заборчику, отделяющему шоссе от заболоченных полей, прореженных кривыми деревцами.