– За что она должна была тебя простить?

– Она – меня? – Дмитрий пронзительно расхохотался. – Ох, нет, мальчики мои, котики мои сердечные, меня ей прощать было не за что. А вот мне ее… – а, как полагаете? – Он уставился на них широко раскрытыми глазами. – Кто соблазнит малых сих, тому лучше было бы, если бы повесили жерновный камень на шею, и далее по тексту. Чем плоха дружба, детская дружба, искренняя, чистая, как роса, Богом благословенная, – знаете? Взаимопроникновением воль! – Синекольский с трудом выговорил это по слогам и поднял палец. – Где кончается твоя собственная и начинается чужая? Хорошо, если ты глина мягкая, хоть и податливая… у глиняного кома границы есть, форма. А если у тебя проницаемость тумана? Если ты вода? Капнули в тебя акварели – и принял ее, окрасился в другой цвет…

– Дружище, ты чего несешь? – поинтересовался Бабкин.

– Ни бога, ни черта, ни чертова колеса… – бормотал Дмитрий. – Собаку вон завел, с ней не так погано… Человека тоже завел, но человек – субстанция такая, размазанная по времени, как дерьмо по подошве: сегодня он один, завтра другой, послезавтра смотришь и не узнаешь, откуда что взялось. Диссертацию можно написать: метагенез личности в зависимости от смены времен года! А собака – она всегда одинаковая. Один у нее характер, пусть дурной, но все тот же, и в понедельник, и в среду, и в пятницу… Вот он, символ сопротивления мировой энтропии: кастрированный чихуа-хуа, ссущий на портьеры.

Он высоко поднял спящего Мармадьюка.

Бабкин подошел, молча изъял у него собаку и посадил на диван. Наклонился, присматриваясь на свету к зрачкам Синекольского. Тот замигал, как сова, зажмурился. Сергей взял его за запястье, дернул вверх рукав халата и выругался, увидев свежий след на сгибе локтя.

– Надо было раньше догадаться! До того, как он гнать начал.

– На чем он, на героине? – Макар подошел, присел рядом.

– Без понятия, чем он упоролся. Можно в ванной поискать.

Синекольский с расслабленной улыбкой наблюдал за ними. Черты его размягчились, поплыли.

– Ты брал в аренду черный джип? – Илюшин несильно встряхнул его, щелкнул пальцами. – Дима! Джип брал или нет?

– Ходите пешком, и будет вам счастье! – ухмыльнулся ему в лицо Синекольский. – Какой джип, брат? Был бы у меня джип, я бы эту тварь переехал, вместо того, чтобы…

Он вдруг захлопнул рот с таким звуком, что Бабкин услышал, как клацнули челюсти. Дмитрий запрокинул голову и прикрыл глаза.

– Притворяется, – сказал Сергей.

– Вижу. Но толку с него больше не будет.

– Угу. Этого сокола греческого будем допрашивать?

– Без Яна?

– Он по-русски разумеет.

– Ну, давай попробуем, – с сомнением сказал Илюшин.

Юноша лежал на кровати с телефоном в руках. К облегчению Сергея, он успел одеться. Увидев фотографию Ольги Гавриловой, парень помотал головой; нет, он никогда не видел ни ее, ни ее мужа. Илюшин позвонил Яну, попросил перевести вопрос про черный джип. Но и здесь их ждала неудача.

Они вышли на улицу, сели в том же кафе, где Ян и Макар поджидали утром Синекольского, заказали кофе.

– Не ожидал, что вытянем пустышку, – сказал Бабкин, когда официант отошел. – Думал, она действительно свалила с ним. Школьная любовь, то-се…

Макар молчал.

– Если только он не врет. – Сергей высыпал в крошечную чашку половину сахарницы. – Но ты видел, как он сбледнул с лица? Я думал, придется ему всечь по щам или бегать за нашатырем. У греков есть нашатырь, как полагаешь?

Макар не ответил. Он задумчиво водил по скатерти чайной ложечкой, словно рисовал карту.

– И джип еще этот… Слушай, сбежала Гаврилова, точно тебе говорю. Муж у нее, по-моему, немного крышей съехал. Я не специалист, конечно, но ему бы к хорошему мозгоправу… Нравилось ей, что он ее бил!

– Ей нравилось не это, – рассеянно возразил Илюшин. – Ей нравилось, что она может ударить его в ответ.

Бабкин одним глотком допил свой кофейный сироп и поднялся.

– Ладно, теперь куда?

– Я – обратно в отель, – сказал Макар. – А ты – в Русму.

Русма, 1992

1

Холодильник стоит в бабушкиной комнате – старый, изжелта-белый и кое-где, точно больной зуб, изъеденный кариесом ржавчины.

В холодильнике живут консервированные грибы. Их склизкие улиточные тела поблескивают за стеклом. Это не просто еда – это вклад бабушки в их ежедневный рацион, и если все остальное для отца – жратва, то грибы – деликатес. «Мамиными руками сделано!»

«Твоя мать даже грязь с них не счищает», – с яростью думает Оля. Возиться с грибами приходится им с мамой, и она ненавидит их от всей души, словно это маленькие вредные существа, посланные, чтобы делать жизнь еще более невыносимой.

День икс назначен на вторник. Девочка рассуждает так: все уже втянулись в рабочую неделю, но еще не начали пить.

Она проверяет заранее, ответит ли кто-нибудь по указанным телефонам в милиции и «скорой».

Несколько раз, оставшись дома одна, тренируется добегать с телефонным аппаратом из прихожей в свою комнату.

Она тайком приводит домой Димку, и тот прикручивает к ее двери изнутри щеколду. Если отец будет биться в дверь, щеколда позволит выиграть лишнюю минуту.

Но самое главное – в понедельник, дождавшись, пока Елена Васильевна уйдет на прогулку, Оля вынимает ближнюю банку с белыми груздями – трехлитровую, тяжелую – и несет ее в свою комнату, бережно прижимая к груди.

Поначалу она собиралась воспользоваться режущей пластинкой, которую изготовители лекарств прикладывают к ампулам. Но Синекольский поднял ее на смех. Оля обиделась бы на него, если бы, отсмеявшись, он не показал, что нужно делать.

– С первого раза может не выйти. Учись.

И Оля учится. К тому моменту, когда банка соленых белых груздей оказывается в ее руках, ей удается правильно испортить четыре пивных бутылки.

Но с груздями все может быть иначе.

Она медленно, старательно обматывает стеклянное горлышко бечевкой, пропитанной бензином. Бензин притащил Синекольский – совсем чуть-чуть, на донышке жестянки из-под зеленого горошка. Больше Оле и не требуется.

Первая спичка прогорает моментально и обжигает ей пальцы.

Вторую она успевает поднести к торчащему коричневому хвостику.

Бечевка вспыхивает. Запах бензина на несколько секунд становится невыносимо резким. Быстрый огонь опоясывает банку. Оля ждет наготове с чашкой холодной воды.

Едва крошечные язычки пламени затухают, она неторопливо льет воду струйкой, стараясь попасть на пепельно-черную линию, оставшуюся на горлышке.

Треснуло?