«Он придушит маму. Потом меня. И сбежит».

Вот чего он ждал весь вечер. Вот отчего он был тих и сдерживался поначалу – ему нужно было накопить достаточно ярости. Залиться по горлышко гнилой водой, чтобы потом утопить всех в крови.

Телефонный провод все глубже впивается в кожу. Оля с рычанием кидается на отца, сталкивает его с маминого тела, бьет без разбору, куда достанут кулаки. Первый его удар лишает ее дыхания. Второй выключает все звуки, кроме высокого звона в затылке. Девочка валится рядом с матерью, и словно через мутное стекло видит в его руке кривой осколок банки.

А затем рядом вырастает высокая фигура в черном.

Фигура протягивает руку, кладет отцу на плечо. Сквозь звон, набирающий силу, Оля слышит недовольный старческий голос:

– Колька! Что еще за свинство! Ну-ка хватит. Дуралей ты!

– Банку… вдребезги… – бормочет отец. – Просил ведь… Грибочки твои…

– Новых наберу. Давай, вставай, надо прибраться.

«Мы для них просто мусор, – думает Оля, уплывая куда-то под высокий тонкий звон. – Они сгребут нас в совок и выкинут». Фигуры отца и бабушки разрастаются до гигантских размеров: два людоеда глазеют на их останки, две горы взирают на белеющие у подножия кости. «Только не сейчас. Позже. Позже».

Звон в голове становится нестерпимым, как солнечный свет, и заливает все белым безмолвием.

2

Снег. Тусклое жемчужное сияние, бесконечная гладь, по которой одиноко бежит собака, похожая на волка.

Господи, как же холодно.

– Белый Клык! Подожди!

Оля зовет, но пес не оборачивается. Его лапы не проваливаются в снег; он далеко, но ей видно каждую шерстинку в его шкуре, все черные точки вокруг носа.

– Белый Клык!

Она пытается следовать за ним, но ноги тонут в ледяном рыхлом месиве. Из-под снега кто-то тянет Олю к себе: чьи-то крошечные злые пальцы держат ее за лодыжки, цепкие пальчики, не отдающие свое.

– Дай шоколад!

Оля вздрагивает и опускает взгляд. Там, внизу, Пудра: глупое лицо искажено гримасой злобы и нетерпения.

– Дай! Твой папа обещал мне!

– У меня нет! – плачет Оля.

– Хочу есть!

Девочка кричит, вырывается, ее трясет от холода и ужаса. Пес оборачивается, и хотя их разделяет большое расстояние, она отчетливо видит, что его глаза отсвечивают перламутром – как два осколка чашки, разбитой у Марины.

– Я не убивала тебя!

Она не знает, кому кричит это – Марине или Пудре.

– Ты убила нас!

Снег взвивается с земли, роем черных пчел застывает перед девочкой.

– Ты никому не сказала! – Гул рождается сразу в ее голове, гул, издаваемый тысячей разъяренных существ. – Ты не остановила его! ОТДАЙ НАМ ШОКОЛАД!

Резкий рывок утягивает девочку под снег. Пчелы, жужжа, следуют за ней, в белую нору. Снег забивает глаза и уши, нет, это не снег, это рассыпавшаяся пудра забивает горло, не дает дышать…

Господи, как же холодно!

– Олюшка, маленький мой, выпей…

На секунду она вываливается из бреда на кровать, где над ней склоняется мама, приподнимая ее голову и вливая в рот тошнотворную жидкость.

– Переверните девочку.

В комнате еще какие-то белые люди… Это снеговики из ее кошмара, они приведут с собой Маню.

– Мама…

– Что, котенька?

– Не надо их…

– Чш-ш-ш. Чуть-чуть потерпи. Потом спадет температура. Чуть-чуть, котенька.

– Женщина, на будущее: но-шпу сами будете добавлять… я вам тут все записала, что в каких пропорциях…

– Спасибо, доктор!

Укола девочка уже не чувствует.

Лед осколками разбитой банки впивается ей в босые ноги, пчелы кружат и сжимаются в плотный кокон, и Пудра все клянчит и клянчит свой шоколад.

3

Почти неделю Оля проводит в нескончаемом бреду. Температура спадает лишь к вечеру воскресенья, когда перепуганная мать решает, что все-таки придется везти девочку в больницу.

В понедельник Оля просыпается. В комнате светло и тихо. Мать спит рядом в кресле, уронив голову на грудь. Оля садится на постели и вглядывается в ее осунувшееся лицо. У матери землистый оттенок кожи и круги под глазами. Правая щека исчеркана красными порезами. На коленях лежит больничная утка.

Девочка встает на прохладный пол. Она легкая и пустая внутри, разве что ноги как будто забиты ватой.

Возле кресла на столике – чайник с теплой водой. Оля жадно пьет прямо из носика, пока в желудке не начинает булькать. И бесшумно выходит из комнаты.

Сначала – зайти в туалет. Не узнать себя в зеркале.

Потом пройтись по комнатам. Кухня, прихожая… Отца нигде нет.

Оля без стука толкает дверь, за которой живет бабушка.

– А, это ты, – без всякого удивления говорит Елена Васильевна, не поворачивая головы. – Скажи матери, чтобы принесла мне творог.

– Мама спит.

Олю не покидает ощущение ирреальности происходящего. Словно и дом, и комната, и монументальная бабушка вместе со стеной, от которой она не отрывает взгляда, – лишь иллюзия, возникшая по приказу Пудры из льда и снега. Оля поджимает босые пальцы и смотрит в пол. Он не разойдется под ней, нет, ни за что. Все это осталось во сне.

– На что ты там уставилась?

Бабушка повернулась к ней.

– Где он?

Оля не произносит «отец», но Елена Васильевна понимает, о ком идет речь.

– За продуктами ушел. От твоей матери мало проку.

Оля очень слаба. Собственная рука кажется ей невыносимо тяжелой. Но она думает, что если соберется с силами, то сможет ударить эту страшную старую женщину по мятой щеке.

– Дура, какая же непроходимая дура, – с укором говорит бабушка и откидывается на спинку кресла. – Подзуживала его, дразнила… Додразнилась.

– Заткнитесь!

Олин голос похож на писк комара.

– Безусловно, он превысил свои полномочия.

– Какие полномочия? Кто?

– Мне также не нравится использование телефона в несанкционированных целях. Да. С этим я не спорю. Каждому свое, я всегда придерживалась этой позиции.

При слове «телефон» Олю бросает в дрожь. Она вдруг понимает, что это за полномочия.

– Именно так. Аппарат был выдан под расписку. Но ведь инвентарь остался неповрежденным.

Голос Елены Викторовны стремительно обретает дикторскую четкость.

– Не нужно брать на себя невыполнимых функций, вот что я тебе скажу. – На Олю она больше не смотрит и обращается к кому угодно, только не к девочке. – Провокация приводит к наказанию. На. Ка. За. Ни. Ю. – Кулак ее обрушивается на подлокотник, словно вколачивая в него каждый слог. – Ею был подписан соответствующий договор за номером восемьдесят дробь сорок восемь, с приложением отпечатков пальцев и левой ступни, согласно которому она обязуется не вмешиваться, если подозревает нападение. Наказывай сына своего, изрек Господь, доколе есть надежда, и не возмущайся криком его. Дочь кричит громче и противнее, возможно, это его останавливало. Но крик не повод! Нет, не повод!