Заметив, что отвечать Дэлглиш не собирается, Эйлинг добавил:

– Я сейчас измерю температуру. Посмотрим, поможет ли это установить время смерти, но сомневаюсь, что получится точнее, чем вы изначально предположили. Больше скажу, когда он окажется у меня на столе.

Дэлглиш не стал смотреть, как нарушается неприкосновенность тела, и медленно зашагал взад-вперед по центральному проходу, пока не увидел, что Эйлинг закончил и поднялся на ноги. Они вместе вернулись в ризницу, и когда судмедэксперт снял рабочий халат и натянул кожаную одежду, Дэлглиш предложил:

– Хотите кофе? Полагаю, это можно устроить.

– Нет, спасибо. Время поджимает, а здесь мне будут не рады. Я смогу произвести вскрытие завтра утром. Тогда и позвоню, хотя, кажется, сюрпризов не будет. Коронер затребует криминалистическое заключение. Он в этих вопросах щепетилен. Захотите его и вы. Если в Хантингдоне будут заняты, тогда, надеюсь, я смогу задействовать лабораторию столичной полиции. Тело, я так понимаю, нельзя трогать, пока будут работать фотограф и криминалисты, но как только закончите, позвоните. Думаю, здесь все только обрадуются, когда мы его вывезем.

Когда Марк Эйлинг собрался, Дэлглиш запер дверь в ризницу и поставил ее на сигнализацию. По какой-то непонятной причине он очень не хотел снова вести своего спутника через главный корпус.

– Можно воспользоваться воротами, которые выходят на мыс, – предложил он. – В таком случае нам никто не встретится.

Они обошли двор по тропинке, протоптанной в траве. Сквозь кусты Дэлглиш увидел огни в трех жилых коттеджах, которые выглядели как одинокие аванпосты осажденного гарнизона. В коттедже Святого Матфея тоже горел свет, и коммандер догадался, что миссис Пилбим, наверняка с тряпкой для пыли и пылесосом наперевес, старается подготовить его для следственной группы. Он снова вспомнил Маргарет Манро, подумал о ее одинокой смерти, пришедшейся настолько кстати. И вдруг коммандер в точности понял – пусть и не мог бы объяснить почему, – что эти три смерти связаны. Явное самоубийство, естественная смерть, жестокое убийство… между ними была какая-то нить. Да, возможно, она была тонка, а ее траектория извилиста, но когда он ее обнаружит, она приведет прямо к центру головоломки.

На переднем дворе коммандер подождал, пока Эйлинг не усядется на мотоцикл и с ревом не умчится вдаль. Он уже собирался вернуться в дом, когда заметил габаритные огни автомобиля. Машина только что свернула с подъездной дороги и быстро приближалась. Через несколько секунд Дэлглиш опознал «альфа-ромео» Пирса Тарранта.

Прибыли два члена его команды.

8

Звонок поднял инспектора уголовной полиции Пирса Тарранта в шесть пятнадцать. Через десять минут он уже стоял в дверях. Он получил приказ заехать за Кейт Мискин и понял, что, скорее всего, они не задержатся: квартира Кейт на берегу Темзы, сразу за районом Уоппинг, располагалась как раз по пути – именно так он и собирался выезжать из Лондона. Сержант уголовной полиции Роббинс жил на границе с графством Эссекс и должен был добираться на место преступления на своей машине. Если повезет, Пирс надеялся его опередить. Он вышел из квартиры на тихую улицу – лишь ранним воскресным утром город бывает таким пустым. Инспектор забрал свой «альфа-ромео» из гаража, место в котором любезно предоставила городская полиция, зашвырнул на заднее сиденье криминалистический чемоданчик и направился на восток той же дорогой, по которой два дня назад проезжал Дэлглиш.

Кейт ждала коллегу у входа в дом, где у нее была квартира с видом на реку. Его никогда не приглашали внутрь, да и она никогда не видела интерьера его квартиры в Сити. Мискин тянуло к реке с ее непостоянством света и тени, с ее темными приливами и отливами и бурной коммерческой жизнью, так же, как Тарранта тянуло в Сити. Его квартира всего из трех комнат находилась над гастрономом в закоулке возле собора Святого Павла. И в этом личном мирке не было места ни товарищам из столичной полиции, ни любовным утехам. Он не держал здесь ничего лишнего: каждую вещь подбирал со всей тщательностью и тратил на нее по максимуму. Он любил прогуляться по центру города – церкви, узкие улочки, мощеные дороги, дворы, в которые редко кто заглядывает, – так сказать, сменить обстановку после следственной работы. Его, как и Кейт, река приводила в восторг, но лишь как часть жизни и истории Сити. На работу он обычно добирался на велосипеде, а автомобиль брал, когда уезжал из Лондона. Но если уж он садился за руль, то только за руль машины, которой счастлив был обладать.

Кейт, бросив короткое «привет», села рядом, пристегнулась и первые несколько миль ехала молча, хотя он понимал, что она волнуется, так же, как она понимала, что волнуется он. Она ему нравилась, он ее уважал, но в их профессиональных отношениях, не лишенных доли соперничества, проскальзывали то легкая обида, то раздражение. Хотя в самом начале расследования убийства прилив адреналина захлестывал обоих одинаково.

Иногда Пирсу казалось, что это почти примитивное возбуждение до неприятного похоже на жажду крови: безусловно, оно имело что-то общее с охотой.

И только когда они миновали район Доклэндс, Кейт спросила:

– Ну ладно, вводи меня в курс дела. Ты же занимался теологией в Оксфорде. Должен что-то знать об этом колледже.

Кейт знала о нем немногое, но факт, что он изучал в Оксфорде теологию, был ей известен и не давал покоя. Иногда Пирсу казалось, что он, по ее мнению, приобрел какое-то особое понимание или получил доступ к неким тайным знаниям, и это давало ему преимущество при обсуждении мотива преступления или загадочных нюансов человеческой души.

Время от времени она спрашивала:

– Какой прок в теологии? Давай, выкладывай. Потратил же ты на нее целых три года. Наверно, понимал, что узнаешь что-то полезное, что-то важное.

Пирс сомневался, что она ему поверила, когда он как-то рассказал ей правду: что, выбрав теологию, получил больший шанс поступить в Оксфорд, чем если бы предпочел свою любимую историю. Он не стал рассказывать, что приобрел на самом деле: как его очаровала сложность интеллектуальных бастионов, которые выстраивали люди в попытках противостоять волнам неверия. Его собственное неверие осталось непоколебимо, но он никогда не жалел о тех трех годах.

– Я слышал о колледже Святого Ансельма, но немногое, – сказал он. – У меня был друг, который уехал к ним, получив диплом, но мы больше не общались. Я видел оттуда фотографии. Гигантский особняк викторианской эпохи на одном из самых суровых участков восточного побережья. Колледж оброс кучей легенд. И, как большинство легенд, вероятно, часть из них правда. Принадлежит высокой церкви – возможно, с уклоном в средневековую традицию, хотя тут я не уверен, – и вроде с какими-то причудливыми вкраплениями римского католичества. Очень сильны в теологии, отвергают практически все, что произошло в англиканстве за последние пятьдесят лет, и без диплома с отличием вход туда закрыт. Но, говорят, еда неплохая.

– Сомневаюсь, что доведется ее попробовать, – сказала Кейт. – Так, значит, это колледж для избранных?