Адамс вскочила красная, как помидор перезрелый, — вот-вот от чувств лопнет. Запустила в тыл бумажным шариком. Училка еле ее успокоила и мел мне протягивает:

— Так как, Джек?

И тут я понимаю, что не уверен, где этот факинг клитор находится. То ли это ты дырка, куда член совать надо, то ли бугорок над ней. Конечно, порно я посматривал, но там все как-то больше: "О, милый, воткни мне глубже! Да! Да!" А куда кто чего втыкает особо не объясняется. Короче, сижу я, руки под партой прячу, потому что трясутся, в глазах темнеет все и пятнами расплывается. Ступор, мля, полный. Ни бе, ни ме сказать не могу, вообще ничего. То есть мозгом секу, что даже если неправильно покажу, ничего не случится. Но мозг от тела отключился и перешел в спящий режим. А вместо него когти в меня запустил страх. Страх, что все все поймут. Что любой гетеро-дурак, конечно, знает, где этот гребаный клитор находится, и я себя выдам с потрохами.

И тут слышу — голос Лэрке:

— Мне кажется, такое должна показать девушка. Можно?

И каблучки к доске цокают. Я взгляд вскидываю: точно! Стоит у плаката и указкой в бугорок, который и подозревал, тыкает. А сама прямо мне в глаза смотрит, и лицо строгое, будто это она училка, а не Шарлотта.

— Вот это девушка! — Томас рядом пыхтит. Ладошки потные, аж следы на парте оставляют. — Не понимаю, Джек, почему ты не ее выбрал, а эту скучную Наташу?

Да, брат, хочешь веселья? Флаг тебе в руки. А я своего как-то уже хлебнул.

— С чего, — говорю, — ты вообще взял, что я выбирал? Что мне Лэрке нравится?

Томас посмотрел на меня с жалостью, как на больного:

— Джек, я ж не слепой. Да ты за ней ходишь, как стрелка компаса за магнитным полюсом. Пялишься на нее все время. Вот и сегодня…

Но тут мы перешли к обсуждению женских эрогенных зон, и он переключился.

Дома Себастиан первым делом напустился на меня за то, что я трубку не беру. Он мне, мол, целый день названивал, а я не отвечал. Пришлось рассказать ему сказочку про утопленника в сортире. Тогда он вроде немного оттаял:

— Хорошо, куплю тебе новый. Но нам нужно поговорить. Мне удалось перенести встречу в школе на вторник, и к ней надо как следует подготовиться.

— Какую встречу? Это вы о чем? — подняла голову от домашнего задания ма. Она делала его в гостиной, без отрыва от кулинарного шоу.

Короче, было море эмоций и килограмм соплей. Орала она на меня так, что хрусталь в горке звенел, пока ей Сева запись не дал прослушать. Тут уже козлом стал Медведь, и, надеюсь, от маминых выражений ему в тот день не раз икнулось. Мне пришлось рассказать всю историю в подробностях, причем отчим записывал цитаты из Медведя в свой айпад. Потом ушел в кабинет и попросил не мешать.

Я поскакал к себе весь радостный. Может, отчим у меня и мудак, но дело свое знает. Так распидорасит Бьярне перед коллегами и директором, что геморрой этот уволят потом нафиг. Только вышло все немного иначе.

Во вторник я летел домой, как на крыльях. Все, думаю, набили из Медведя чучело, пусть Себастиан расскажет, где поставили. А меня мать с порога за шкирку и на ковер. Тот самый, белый и пушистый. Это мои "выходные" всплыли, когда я к Лэрке отсыпаться ходил. Короче, вылила на меня ушат говна, ничего толком про Медведя не объяснила — велела сидеть, отчима дожидаться. Сева с работы пришел и потащил в кабинет для "мужского разговора".

Оказалось, математика не уволили, предупреждение вынесли только. Вроде как записи с Томасова телефона оказалось недостаточно. Голос типа похож на учительский, а вдруг не его? Не будешь же экспертизу из-за такой ерунды проводить? Сам Медведь вообще заявил, что все — монтаж и подстава. В итоге, как ни крути, все свелось к тому, что мое слово — против его. А кто я? Трудный подросток, на котором хулиганка и употребление висят. Да еще психолог после первой консультации в школу телегу отписал. "Психологический портрет озабоченного малолетнего преступника" называется, блин. То есть, Карстен этот, конечно, не такими словами выражался, но смысл-то один.

Кончилось все тем, что стороны заключили соглашение. Я должен был извиниться перед Медведем "за насилие" и больше не прогуливать. Ну а математик обещал обращаться ко мне корректно.

Вот тут я рогом и уперся.

— Не буду я перед эти старым пердуном извиняться!

— Извинишься как миленький! — Себастиан скрестил руки на груди и припечатал меня взглядом. — Это будет тебе хорошим уроком. Может, поймешь наконец, что надо отвечать за свои поступки!

— Не буду! — я уткнул глаза в пол и старался, чтобы голос не дрожал. — Это он должен передо мной извиниться, а не наоборот!

— Послушай меня, малыш, — пальцы отчима вцепились мне в подбородок, задирая голову. Суженные глаза оказались совсем близко от моих, распахнутых от страха. — Речь идет не об этом идиоте, которому давно на пенсию пора. Речь идет обо мне! О репутации, которую подорвал ты, малолетнее ничтожество! — он отшвырнул меня так, что я ударился спиной о край стола.

Заходил по комнате:

— Ты понимаешь, каким дураком ты меня выставил перед всеми?! Директором, учителями… Я-то думал, что у меня все под контролем. Что я знаю, чем ты живешь и дышишь. И вот меня спрашивают: "А где Джек был такого-то и такого-то?" "Как где? — говорю я. — В школе, конечно!" И мать то же подтверждает. А что мне сообщают?! Я спрашиваю, что мне сообщают! — он уже орет мне в лицо, брызгая слюной. Глаза белые, и стоит в них только одно — насилие. — Отвечай!

— Что я про… — я сглатываю. Пересохшее горло отказывается производить звуки. — Прогуливал.

Себастиан отстраняется. Жрет меня взглядом с потрохами, точно решает, под каким соусом я буду вкуснее.

— И где же ты был, малыш Джек? — вкрадчиво спрашивает он. — И почему не рассказал об этом папочке?

Я молчал, вцепившись в край стола за своей спиной так, что твердый кант врезался в ладони.

— Мы же договорились, что ты будешь мне все честно рассказывать. Так где же твоя честность, Джеки? Где твоя честность?! — Себастиан орет прямо в ухо, его пальцы вцепляются мне в пах. Они как сталь, и я сгибаюсь от боли. Под закрытыми веками вспыхивают огненные молнии.

Я знаю, что он будет мучить меня, пока не сломаюсь. Что помощи от матери ждать нечего: даже если она и вмешается, услышав мои крики, это мне же отольется. Потом, на башне. Поэтому я вру. Я хнычу и прощу прощения. Обещаю извиниться перед математиком. Обещаю не пропускать уроки. Обещаю, пока он не затыкает мне рот. Есть много способов просить прощения у Себастиана.

В следующий раз я вижу Медведя на физике. Это один из трех предметов, которые он преподает. Старый пердун набрасывается на меня, как только начинается урок. Он осторожнее в выражениях, чем обычно: боится, что снова запишут на телефон или снимут, и он уже не отвертится. Но он требует извиниться. Или выйти за дверь.

В классе тихо. Все смотрят на меня. Все, кроме, конечно, Лэрке. Я думаю о ней. Как она стоит у доски перед ржущими одноклассниками и показывает розовый, напоминающий бутон бугорок на картинке. Я думаю, что у нее есть точно такой же, и как бы она отреагировала, если бы я коснулся его губами. Тогда мне становится плевать на старика Бьярне с его играми во власть, на ожидающих моего унижения ребят. Я спокойно говорю: