— Положительных?! — я взвился на кровати, но вспомнил про Тотте и понизил голос. — Это ты про "поделишься попкой", "красавчика" или "больного урода"? И ладно бы, блин, там только жопа моя засветилась! Так нет, морда тоже на весь экран! Как мне теперь по городу ходить?! В маске из "Крика"?

Мой фонтан прервал звонок телефона. На этот раз он доносился из гостиной.

— Это мамин, — объяснил Томас. — Я возьму, а то она спит наверняка.

Я даже ответить не мог, только рукой махнул. Блин, нет, это какой-то кошмар! Этого просто не может быть на самом деле!

Паровозик вернулся в комнату с потерянной мордой. Протягивает мне трубку:

— Джек, это тебя.

Я даже не врубился сначала. А когда доперло, кто это мог быть, у меня аж рука затряслась. Но делать-то нечего. Взял телефон:

— Джек? — Себастиан, мля!

— Да, — соскочил с кровати, сделал Томасу знак рукой, что типа на кухню пойду, поговорю.

— Значит, ты все-таки там, — голос холодный, без эмоций, будто он своему деловому партнеру звонит, который облажался, или клиенту, который соврал, что невиновен. — Собирайся, я сейчас за тобой заеду.

Чувствую, у меня слабость в коленях. Хорошо, рядом стул оказался. Блин, как он меня нашел?! Всех родаков, что ли, обзванивал с классного интранета?

— Но… я договорился у Томаса переночевать. Его мать не против.

— Я против, Джек, — Себастиан сделал упор на "я". — Буду у вас через пять минут. И без глупостей, ясно?

— Ясно, — тихо ответил я. В трубке загудел отбой.

— Чего твой отчим хотел? — спросил Томас, появляясь в дверях.

Я встал, молча прошел мимо него в комнату. Стал натягивать носки и кеды.

— Ты что, уходишь? — забеспокоился Паровозик.

— Себастиан заедет за мной, — я завязывал шнурки и был рад, что мне не надо смотреть на друга.

— Вот дерьмо! — выпалил Томас. Кажется, это был первый раз, когда я слышал, чтобы он ругался. — Ему уже сообщили? Что тебе будет?

Я закинул рюкзак на плечо.

— Пойду на улицу. Подожду его там.

Паровозик рванулся было за мной, но я остановил его:

— Не провожай, не надо. Все будет окей.

Он не поверил, но за мной не пошел. Я успел выкурить сигарету, прежде чем фары мерса мазнули желтым стену соседнего дома.

Ехали домой молча. Отчим спросил меня только об одном: "Где велосипед?" Пришлось объяснить, как вышло, что "Призрак" остался у школы. Ключ-то был в рюкзаке!

Насторожился я, когда, вместо того, чтобы свернуть налево, на дорогу к дому, Себастиан погнал дальше, на шоссе.

— Ты проскочил поворот, — заметил я.

Вместо ответа отчим включил музыку. Я узнал песню "Энималз" в блюзовой обработке.

Внутри у меня все сжалось, сожранные за ужином макароны легли холодным комком на дно желудка. Я попытался поймать взгляд Себастиана, но он вел себе машину с совершенно неподвижным лицом. Глаза на дороге, руки спокойно лежат на руле. Он походил на манекен для испытаний безопасности систем автомобиля. Манекен, который вот-вот разорвет в клочья.

Мы свернули на площадку для отдыха. У меня еще оставалась слабая надежда: может, ему отлить приспичило? Но на всякий случай ремень отстегнул и тихонько потянул ладонь к ручке двери.

Замки со щелчком закрылись.

Мерс остановился.

Себастиан повернулся ко мне, а глаза белые. Смотрю, у него в одной руке бутылка с водой. Полная на три четверти.

Я заорал, но поздно было. Вокруг темно, лес, и ни души. Мы в закрытой машине, воет джаз. Все, что я мог — голову руками прикрывать, да колени к животу подтягивать. В какой-то момент Сева мне по плечу удачно заехал, прямо над локтем. Рука онемела, упала плетью, и бутылка вмочила прямо по башке. В ухе свистнуло, и чувство такое, будто мне в череп из пистолета гвоздем засадили. Ору, а голос свой как-то глухо слышу и вроде со стороны.

Отчим же совсем озверел. Бутылку бросил и кулаками меня начал месить. А что? Все синяки на драку списать можно. Тут главное — костяшки беречь. По ходу, он об этом вспомнил, пнул меня пару раз напоследок и остановился. К тому времени скот меня уже под сиденье загнал, туда, где обычно место для ног.

Валяюсь там, скрючившись, сопли подбираю. А Себастиан волосы пригладил, куртку одернул, бутылку в гнездо.

— Садись, — говорит и смотрит такой, как я копошусь, пытаюсь обратно на сиденье заползти.

Ну, сел я кое-как. Вижу он еще что-то бла-бла, а у меня в ухе пищит и стреляет, как раз в том, что к нему ближе — ничего разобрать не могу. Тогда он мне пачку салфеток на колени бросил и показывает — типа утрись. Ну я бумагой по морде повозил, а он в шею тычет. Я туда. Верно, влажное что-то. Смотрю — кровь. Из уха, мля! А Сева салфетку грязную отобрал, в окошко выкинул.

— Пристегнись, — говорит. Теперь я его слышу, хотя слабо — он музон вырубил.

Когда я понял, что мы домой едем, то чуть не обмочился — так меня отпустило. Я ведь думал, он меня сейчас в лес завезет и там где-нибудь закопает. Сижу я, значит, колени тискаю. Ладонь к уху прикладываю — не течет ли еще? А отчим снова — молчок и флегма. Как будто и не было ничего. Как будто мы никуда с дороги и не сворачивали. Ну и я молчу. Вроде у нас такая игра.

Дома на меня мать наорала. Сева меня на диван воткнул, а она мечется передо мной, крыльями машет и зудит. А мне каждый звук — как гвоздь в череп. Едва разбираю, о чем базар. Понял только, что звонил моим не директор, а отец Каспара. Они с Себастианом типа знали друг друга немного, вместе заседали в каком-то местном гражданском обществе. Вот папашка Каспаров моих и попросил со мной побеседовать, так как на школу не слишком надеялся. На что можно, в конце концов, рассчитывать, когда директор — баба?

— Три шва на бровь! Зуб шатается, ребро погнуто! — ма орала теперь прямо надо мной, тряся перед носом пальцем. Слышал я ее хорошо — на высоких нотах и по-русски. — Уголовник! Террорист! Это ты специально, да? Специально меня опозорить хочешь? Оборотень! Дома-то ты как шелковый, а стоит только тебя на люди выпустить — и вот оно, настоящее твое лицо! Ты посмотри только на себя, посмотри! — за морду меня сгребла, развернула фингалом к свету. — Урка! Мать в гроб вогнать хочешь, да?

Потом она умирала на диване, хватаясь за сердце. Сева прискакал из ванной с валерьянкой из старых запасов, но она по ходу не помогала. Ма лежала вся бледная, судорожно дышала, говорила, едва шевеля губами, а что — я не слышал. В начале не принял это всерьез — меня самого котелок донимал. С левой стороны будто череп долбили отбойным молотком. Но когда она заплакала, не выдержал. Сполз на колени, просил у нее прощения, просил отчима дежурному врачу позвонить — вдруг, и правда, сердце? Но ма вроде пришла чуть в себя, велела отвести ее в спальню. Меня отправили в комнату, и на время все затихло.