Она смотрит по сторонам и бормочет:

– О, черт. Я забыла про бокалы.

– Ваша мама советовала почаще пользоваться чашками, верно?

Ванесса немного медлит, но в следующий момент протягивает Лахлэну чашку. Он наливает ей красного вина – сначала немного, потом еще, наливает до краев. Вино того и гляди перельется через край и брызнет на джинсы хозяйки дома. Ванесса терпеливо ждет, в ее руке дрожит блюдце, она не спускает глаз с поднимающегося уровня красной жидкости. Но мой Лахлэн большой умелец. Он прекращает наливать вино, когда его поверхность всего в миллиметре от края чашки, и улыбается Ванессе:

– С сахаром?

С минуту Ванесса смотрит на Лахлэна, а потом вдруг хохочет, и это радостный, кокетливый смех. Она взбивает пятерней волосы – совсем немножко, но так, словно на нее направлена камера.

– А я похожа на девушку, которая кладет в чашку два куска? – спрашивает она.

Она чуть-чуть выпячивает грудь, театрально таращит глаза, как будто позирует для фото. «Это Ванесса из „победной жизни“, – понимаю я. – Показушная, переходящая от одного момента съемки к следующему без пауз и раздумий».

Лахлэн смотрит на меня и переводит взгляд на Ванессу. Нам с ним совершенно ясно, чего она хочет сейчас. Она хочет, чтобы немедленно возник лайк, и хотя привычных для этого средств под рукой нет, найдутся другие способы одобрения, которого она жаждет.

– Два куска – это минимум, – говорит Лахлэн, прищуривается, и у правого краешка его губ возникает едва заметная ямочка. – Самый минимум.

И тут Ванесса заливается румянцем. Розовые пятна ползут по ее шее. Это зрелище настолько знакомо, что я холодею. То ли от этой милой детской стеснительности Ванессы, то ли от волчьего выражения лицо Лахлэна мне становится здорово не по себе. Лахлэн – он же так холоден, а почему меня бросило в жар? Эта женщина – она мой враг, а не его. Это я должна быть твердой, как сталь, от предвкушения справедливого возмездия. Но румянец Ванессы так остро напоминает мне о Бенни, о том, как он точно так же краснел, глядя на меня, и щенячья любовь была написана розовым цветом у него на груди.

Но женщина, сидящая напротив меня, не Бенни. Она любит не меня, а только себя. Она – привилегированная дрянь, она Либлинг, она – член семьи, наполнившей мои карманы ядом и вышвырнувшей меня на тропинку, которая привела меня сюда. Это она виновата. И я здесь из-за нее.

И я невинно улыбаюсь, подношу чашку с вином к губам и осушаю ее залпом.

Домик смотрителя все еще ютится посреди сосен на краю поместья, ближе к отвесному берегу озера. Вокруг разрослись папоротники. Мы идем следом за подвыпившей Ванессой по темной тропе (на самом деле я бы прошла этот путь с завязанными глазами), а потом вежливо наблюдаем за тем, как она включает свет и показывает нам, как пользоваться обогревателем. Покончив с объяснениями, она задерживается в гостиной. Ситуация неловкая. Она словно бы ждет приглашения остаться.

– Ну что ж, – наконец произносит она. – Я вас покину. Устраивайтесь.

Как только она уходит, Лахлэн осматривает комнату:

– Я бы сказал, довольно-таки шикарное жилище для смотрителя.

Коттедж тесный, здесь слегка пахнет плесенью, но этот запах прогоняет горящий в камине огонь – наверное, его разожгла домработница Ванессы. На столе в обеденной нише стоят бутылка вина и чаша с яблоками, а на каминной доске красуются живые цветы в вазе. Это такие маленькие штрихи, призванные отвлечь от того, что на самом деле домик служит хранилищем мебели, по той или иной причине убранной из большого дома на протяжении лет. Теперь я вижу, что домик смотрителя – это поистине потрясающий запасник для собирателей антиквариата. Здесь собрана мебель, служившая пяти поколениям! В гостиной рядом с кушеткой, обитой вышитым шелком, из тысяча девятьсот восьмидесятых годов, стоят стулья работы Густава Стикли[82], а у стен стоят пенсильванско-немецкий комод и секретер в стиле арт-деко. В обеденной нише стоит стол красного дерева с ножками в виде звериных лап с когтями. Он великоват для этого помещения. Часть окружающих его стульев притиснута к самой стене. На стенах висят запыленные картины, на полках стеллажей громоздится коллекция хрустальных чаш. По обе стороны от камина возвышаются две гигантские фарфоровые вазы, еще более отдающие китайщиной, чем те, что я видела в большом доме. И все же что-то в этой разномастной коллекции есть такое, что вызывает у меня улыбку. Одно не соответствует другому – это просто одинокие предметы, ищущие внимания и любви.

Я брошу по коттеджу, осматриваю мебель и замечаю собственные воспоминания. Вот диван, на котором мы с Бенни любили лежать. Мы укладывались по разные стороны и прижимали друг к другу босые ступни. Лежали вот так, и при этом Бенни рисовал, а я делала уроки. А вот кухонная плита у стены, украшенной старинной плиткой – настоящим Веджвудом. Тут мы с Бенни поджаривали маршмеллоу, натыкая зефиринки на серебряные вилки с монограммами, а потом ели обуглившиеся сладости. А вот салатница из хрусталя гранатового цвета, ей мы пользовались как пепельницей. Она до сих пор черная внутри от пепла.

Этот домик был сердцевиной нашей маленькой личной вселенной, миром, который был идеален для нас двоих – а другой мир нас не принимал. Вернее, по крайней мере, я думала, что вот в этот маленький мир я вписываюсь – до тех пор, пока семья Либлингов не вышвырнула меня отсюда и не показала, как я не гожусь для этого мира и почему.

Я сажусь за стол в обеденной нише и провожу кончиком указательного пальца по щербинкам на дереве. Я вижу несколько круглых темных пятен на поверхности лака – выцветшие колечки от попавшей на дерево влаги. Могли ли эти пятна остаться от банок с пивом с тех пор, когда мы с Бенни за этим столом пили пиво, курили травку и болтали про нашу родню? Как легко и просто быть беспечным, когда ты юн и не понимаешь, что кое-какой вред причиняется навсегда.

Лахлэн плюхается на стул рядом со мной и откупоривает бутылку вина. Он изучает этикетку и подцепляет ногтем ценник. Семь долларов девяносто девять центов.

– Не сказать, чтобы она к нашему приезду опустошила винный погреб, – говорит Лахлэн.

– Мы для нее простолюдины. Она думает, что мы не уловим разницы.

– Это ты для нее простолюдинка. А я – обедневший аристократ. И в моем присутствии ты должна чувствовать, что тебе повезло.

Я беру у Лахлэна бутылку, подношу к губам и пью из горлышка. Вино теплое и сладкое, но я не против.

– По крайней мере, ведет она себя с нами дружелюбно.

– Более чем дружелюбно. Ты заметила, как она накрашена? Это не для тебя, моя милая. – Лахлэн склоняет голову к плечу, о чем-то задумывается. – Но если все это с нее соскрести, она довольно хорошенькая. Есть в ней что-то от Грейс Келли. Такая блондинка-аристократка.