найдётся для человека и духовная милостыня, и материальная? Тот же Василий Великий, завершив отшельническую часть своей жизни и став архиепископом Кесарийским, принимал немалые пожертвования и строил на них обширные благотворительные учреждения: странноприимные дома, богадельни, больницы для бедных, приюты для детей. Хотя сам, конечно, отличался аскетизмом.

Но теперь самому Иосифу была как раз в первую очередь нужна именно духовная помощь, оттого он был почти во всём согласен с собеседником.

Иосиф с интересом вникал в практику скитнической жизни, изучал её, беседовал в свободные минуты с другими старцами. Особенно его привлёк один из них по имени Герман. Он был прямой противоположностью благообразному Нилу — имел вид ворчуна и привередника, ходил злючкой, шея его была постоянно, и на улице, и в жаркой келье, закутана большим шерстяным шарфом. Однако при ближайшем знакомстве он оказался сердечным человеком, который охотно рассказывал о своих монашеских подвигах и трудностях.

Тут, в ските, и летом и зимой было предостаточно работы. Иноки целыми днями если не молились, то занимались каким-либо трудом: ловили рыбу, таскали воду, расчищали обильный снег от домов и храма, готовили еду, ухаживали за двумя лошадками; сарайчик-хлев для них находился рядом с домиком-кельей Иннокентия, и он нёс основное послушание по уходу за ними, заготавливал сено и кормил, убирал навоз. Скитники сами запасали дрова, мастерили лавки и столы, другой домашний инвентарь: рамы, полки, двери, поставцы и даже деревянную посуду. Нил и Иннокентий, кроме прочего, переписывали книги. И все — с молитвой, со старанием.

Зная о правилах Нила, не сидели сложа руки и гости. Иосиф сам напросился поближе к скитскому храму во имя Сретения Господня — строгому, полупустому, мало украшенному. Чистил вокруг него снег, обмёл стены, полы...

На второй же день, так как-то само собой получилось, покаялся Иосиф Нилу в своём тяжком грехе. Произошло это в холодном храме, где иноки собирались на воскресную службу. Когда она завершилась и все разошлись, Иосиф с Нилом остались прибрать за собой свечи и разговорились. Иосиф попечаловался, что наказан Господом, что лишился его благодати и перестал ощущать радость от молитвы.

— Согрешил, видно, крепко, — сразу же поставил диагноз старец.

Пришлось Иосифу признаваться, что лежит на нём грех прелюбодеяния.

Нил поглядел печально, помолчал. Но когда закрыли ворота храма, предложил зайти к нему и вместе пообедать, горячего настоя шиповника испить. По пути же, как бы продолжая какую-то внутреннюю мысль, молвил вслух:

— Да, это самые сильные страсти — блудная да чревоугодная. Нелегко с ними человеку совладать, особенно молодому и крепкому. Адам согрешил, прикоснувшись запретной снеди, от рая отпал. С тех пор и до сего дня многие, чреву повинуясь, падают великим падением, как о том повествуется в Священном Писании. Эти две страсти связаны с природой нашей человеческой, с борьбой души и тела, оттого столь труднооборимы.

Нил открыл дверь своей кельи, пригласил Иосифа присесть, начал хлопотать у стола и продолжил:

— Но мы ведь добровольно приняли на себя подвиг монашеский, в образе Ангельском ходим и не имеем права надругаться над образом сим святым подобной мерзостью. Только что о том толковать, коли дело сделано. Сам теперь видишь — ничто не может утаиться от Бога, даже и до тонкого помышления сердечного, и всем нам судия и истязатель Господь. Ничего нет нужнее души, ради неё Христос умер и воскрес. Её мы спасать должны. А как спасать — это иной разговор.

Нил пригласил Иосифа к столу, на котором традиционно лежали соленья, рыба и хлеб. Гость был сам удручён своим признанием в грехе, но чистота и доброжелательность, даже сочувствие, излучавшиеся от хозяина кельи, казалось, исцеляли, влекли поделиться с ним своими переживаниями.

— И что же мне теперь делать, господин мой? — грустно спросил он Нила, как старшего себе.

— Каяться, исповедоваться, покаяние любой грех исцелить может, если будет на то Божия воля. Только должно быть оно искренним, с сокрушением, с жаждой исправления. Целомудрие и чистота — не внешнее только житие, но и до самых укромных уголков сердца должен быть свободен инок от скверных помыслов. Надобно сначала исправиться от них, а уж потом надеяться на прощение.

— А если не получается!

— Максим-исповедник советовал в таком случае использовать соответствующие псалмы Давидовы. Даниил Скитский повелевал брату, страдающему от блуда, помолиться и призвать на помощь мученицу Фомаиду, из-за её целомудрия убиенную. Да и я напишу тебе несколько молитв против блуда, сегодня же и напишу. Повторяй только чаще: «Помилуй мя, Господи, ибо немощен есть», — и тогда познаешь Всевышнего силу, и тогда невидимых невидимо отгонишь. Да умеешь ли ты правильно молиться? Познал ли ты истинную цену Господнего Благоволения?

— Теперь уж и не знаю, — молвил растерянно Иосиф.

Он, конечно же, читал и слышал о чудесах, которые являл Всевышний подвижникам, казалось, что и сам не раз испытал Его милость. Но теперь он хотел слушать Нила, чей собственный аскетический опыт был не менее ценен, чем всё остальное. Он сосредоточенно внимал собеседнику. А тот, чувствуя благодарного слушателя, желая всем сердцем помочь брату, начал увлечённо излагать свои идеи, накопленные годами сосредоточенных размышлений и экспериментов над своим телом и душой.

— Буду говорить не только от себя, но и из Писаний святых отцов, воспринявших мысли от самого Всевышнего. По крупицам, понемногу от многих собрав, как крошки, падающие с трапезы словес Господних, я, конечно же, буду в чём-то подражать им...

Нил задумался, подбирая слова, но быстро продолжил:

— Молиться надо в первую очередь умом, а не словом. Ибо говорили отцы, если у кого уста только молятся, а ум небрежёт, тот воздуху молится, ибо Бог уму внимает. Святой Агафон писал: телесное делание — лист только, внутреннее, сиречь умственное — плод есть. А всякое дерево, не творящее плода, то есть умственного делания, посекаемо бывает и в огонь вметается! Представляешь, насколько это важно? То есть когда ты стоишь в храме, произносишь священные слова молитвы, а сам в тот момент лукавыми помыслами пленяешься или мечтаешь о предстоящей трапезе, — сие тягчайший грех есть! Во время молитвы ты должен к Богу ум устремить и мыслей всяческих иных отвращаться.

Иосифу на мгновение показалось, что это о нём, о его грехе сказал только что Нил, и ему стало на какое-то время не по себе. Но доброжелательный, ровный голос хозяина кельи утешал его, располагал к дальнейшему слушанию.

— Проще говоря, должны мы сопротивляться лукавым помыслам, насколько сил нам хватает, особенно в