а внутреннего, такого, чтобы говорить с братьями лишь о самом необходимом, чтобы никого не обидеть не только словом, но и делом, помыслом, чтобы полностью сосредоточиться на покаянии. Он избегал любых встреч и разговоров. Целую неделю он горько каялся и сокрушался всем сердцем о своём грехе, просил Господа, чтобы освободил его от страданий по оставленной им женщине, от мыслей о ней. В хлебне хватался за самую тяжёлую работу, до изнеможения, до онемения рук месил в чанах тесто, подмешивая в него капли своего пота. Свободное время он посвящал лишь чтению святоотеческой литературы, начал переписывать труды Ефрема Сирина, который особо почитался и в Пафнутьевом монастыре, и тут, в Кирилловом. Но всё было тщетно, книги не утешали, обращение к Господу не находило отклика. Он продолжал молиться в пустоту. Отчаяние потихоньку начинало овладевать им.

Однако Господь не только строг, но и милосерд. Нередко он предоставляет человеку совершенно неожиданный шанс для покаяния и исправления, для осознания своей миссии на земле.

Когда пошёл уже второй месяц их пребывания в Кирилловом, где-то в середине марта Иосифа призвал к себе суровый и властный Нифонт. Оглядев его внимательно из-под лохматых бровей, неожиданно по-доброму улыбнулся и спросил:

— Всё недосуг мне с тобой неспешно потолковать. Но зато могу предоставить тебе возможность с интересным человеком пообщаться. Не желаешь к отшельнику нашему, к Нилу Сорскому сходить погостевать на несколько дней? Может, духовником он твоим сделается?

Увидев радостное оживление на осунувшемся бледном лице паломника, игумен продолжил:

— Знал, что обрадуешься. У нас все гости просятся в тот скит, каждому хочется с именитым старцем повидаться, поговорить, благословения его получить. Да не велит он никого к нему посылать, тем более провожатых давать. Однако теперь у нас оказия: мы раз в месяц посылаем на Сорку продукты: муку, крупы разные, овощи, рыбу, ну и для служебных надобностей — свечи, масло лампадное и прочие мелочи. Ныне повезёте вдобавок бумагу, Нил просил, когда появится, побольше прислать, труд он важный задумал. Теперь для путешествия самое время — ещё неделя-две и дороги раскиснут, придётся долго ждать новой возможности. Отправишься вдвоём с Ефросином — Нил его духовник и учитель, он чаще других там бывает, так что не заплутаетесь. Да и тебе, думаю, полезно будет рядом с Нилом духом укрепиться. Поезжай, не пожалеешь. Завтра после утрени и отправляйтесь с Богом!

Уже рассвело, когда с хозяйственного двора на узких маленьких санях, запряжённых низкой татарской лошадкой, выехали за ворота два монаха, укутанных в большие тёплые тулупы. В ногах у них и за спиной лежали мешки и корзина с продуктами, бумагой и прочими мелочами. Снег уже подтаял и просел, но с утра всё ещё был крепок, дорога поначалу была твёрдой и наезженной, потому лошадка бежала уверенно и сани скользили за ней легко, играючи. Ефросин сначала оглядел спутника уже знакомым тому пытливым настороженным взглядом, но охотно ответил на приветствие и далее уже вёл себя столь же доброжелательно, как и прочие иноки Кириллова монастыря. Предложил удобное место, позаботился, чтобы мешки в ногах не мешали попутчику, сообщил, что взял с собой лепёшек и хорошего сыта.

— Так мне тоже вчера товарищи с хлебни с собой еды дали, — улыбнулся Иосиф, — на всякий случай.

— Да у нас с тобой целый мешок продуктов, правда, в основном крупы разной да мешок с мукой, но я тоже сухарей прихватил — на тот самый случай! — засмеялся неожиданно весело и звонко Ефросин. — Впрочем, тут не более трёх часов пути. Есть и ещё короче, прямой, но там зимой труднее проехать. Так что двинемся по льду, объездом, хотя всё одно придётся и через лес пробираться.

И правда, сани вскоре свернули с наезженного пути и медленно двинулись лишь намётанному глазу приметной тропой. Вокруг тянулся смешанный, в основном хвойный, лес, сверкающий талыми капельками на ветках. Вокруг расходились многочисленные следы малых и больших зверей и птиц — третью неделю стояла ясная погода без ветров и снегопадов, потому на лице земли отпечаталась вся суета живой природы за много дней.

— А волков тут много? — спросил Иосиф.

— Нет, — спокойно ответил Ефросин. — Я не помню случая, чтобы они на кого-то напали. Здесь для них кормов хватает. Да и селиться они у нас не любят, холодно. Но топор я с собой прихватил «на всякий случай», — он интонацией напомнил спутнику его первую фразу и широко улыбнулся, — не пропадём. Только вот часть пути придётся пешком топать, тяжело лошадке. — Он первый вылез из саней и двинулся перед упряжкой, неспешно переставляя ноги в больших чёрных валенках, подшитых кожей. Иосиф встал сзади, держась за сани руками. Ноги слегка погружались в тяжёлый снег, но внизу чувствовалась достаточно крепкая почва.

— Тропа тут нахоженная, — подтвердил догадку Иосифа Ефросин, поворачиваясь назад и повышая голос, чтобы перекричать скрип полозьев. — Тут много кто ходит: и крестьяне местные, и паломники отовсюду. Да и сами старцы нередко из скита в монастырь к нам наведываются, хоть Нил и не любит, чтобы его чернецы место своё оставляли.

Ефросин отвернулся, и путники какое-то время шли молча. Но дорога сделалась пошире, — они выбрались на промерзшее русло неширокой реки, — и Ефросин пригласил спутника вновь сесть в сани. И поделился радостью, которая, видимо, распирала его, вынуждая высказаться:

— Понимаешь, я сегодня «Торжественник» закончил переписывать! Один Господь знает, как тяжело мне труд сей достался! Как он мне надоел!!!

Ефросин, как от зубной боли, сморщил свой острый нос и поторопил замедлившую ход лошадку вожжами.

— Чем же столь плох показался тебе «Торжественник»? Похвальные слова и жития святых отцов, поучения и мудрые их мысли, которые мы повторяем на богослужениях, — разве это не важное дело для переписчика?

Ефросин посмурнел после этого неожиданного отпора и подозрительно оглядел Иосифа. Но тот старался всем своим видом смягчить своё суровое замечание, и Ефросин, оценив это, пояснил:

— Сам знаю, что любое послушание положено иноку с любовью и усердием исполнять, да ведь сердцу не прикажешь. Не люблю я монотонную работу, где каждое слово уже знакомо и выверено и твоего ума и сердца не требуется. Да ещё и столь огромный. Люблю новые труды, над которыми думать приходится, спорить мысленно. Выбираю также книги, которые в умножении нуждаются, в распространении. Я этот злосчастный «Торжественник» более трёх лет переписывал, душу свою для того нудил. И не взялся бы, если бы