С полчаса «Мерседес» колесил по парижским улицам. Молчаниедавило, как духота, хотя кондиционер работал, навевая неживую прохладу. Тинаисподтишка взглянула на Георгия, и ей показалось, что он дрожит от холода. Нет,конечно, не дрожит, но от него исходит какое-то напряжение, воздух рядом с ним…словно вибрирует.

Чего он ждет? И от кого? От нее? Да нет, что она ему?..

Проехали по бульварам. Потом – мимо «Мулен-Руж». И опятькуда-то повернули, начали кружным путем подниматься в гору. Тина насторожилась.

Георгий остановил машину в конце длинной вереницы других,приткнувшихся к узенькому тротуарчику. Вылезли, пошли куда-то. Слева тянуласьвысокая каменная ограда. Справа – заросли вечнозеленых кустарников с мелкимилисточками. Впереди… да, она не ошиблась: впереди возвышался высокий белыйсобор.

Тина споткнулась. Георгий покосился на нее, но не протянулруку, промолчал.

Она невольно вздрогнула.

Сакре-Кер! Он привез ее на холм Сакре-Кер…

Ну что ж, этого и следовало ожидать. Отмечаться такотмечаться. Надо надеяться, они пробудут здесь так же недолго, как в другихместах.

Обогнули собор – и прелестная, всегда затянутая легкойдымкой панорама Парижа раскинулась перед ними. Один из красивейших городовмира!

Тина поспешно отвернулась. Сил нет смотреть туда. Однакооглядываться еще тяжелее. Интересно, замечает ли кто-нибудь, что темно-зеленыйс желтыми кистями дрок, эти черные кипарисы, эти камни, затейливо огибающиедорожки, эти низкорослые блекло-лиловые цветы – все здесь напоминает кладбище?Или это ей только так кажется?

В беспомощности оглянулась. Ну да, все как тогда. Два арабасидят на ступеньках, плетут девчонкам цветастые косички-пружинки. Вприоткрывшейся двери собора видна тьма, расцвеченная огоньками свечей, тьмапахла чужеземным католическим ладаном. Море людей вокруг… Нет, никто не ощущаеттого, что ощущает она, никого не гнетет щемящая красота этих белых стен, никомуне нашептывает ветер (а здесь всегда ветер!) кошмарных воспоминаний.

Только, возможно, Георгию… Неужели он что-то знает про сон?Иначе зачем бы привел ее сюда? Ох нет, глупости. Но откуда это чувство, будтоему все-все известно… даже о том, о чем сама Тина может лишь догадываться?

Не чуя под собой ног, она быстро прошла мимо высокогокрыльца собора. Спустилась по ступенькам в аллейку.

Да, та самая. Свесился вниз пышный желтый куст. Дрок. Ажелтый – цвет разлуки.

Повернула за угол. Знала, что именно здесь увидит, а всеравно прижала руку к груди, сдерживая биение сердца. Одинокая скамейка. Стоитсебе… и ничего! С того места, где застыла Тина, не видно пятен крови. Хотя их,конечно, давно смыло дождями, а может быть, здешние уборщики постарались: ктоже захочет отдыхать на скамейке, залитой кровью?

– Устала? Хочешь, посидим, передохнем?

Голос Георгия.

Тина глубоко вздохнула, пытаясь выплыть из страшныхвоспоминаний, – и вдруг увидела, как он прошел к той самой скамейке и уселся нанее.

Закинул ногу на ногу, похлопал ладонью рядом с собой:

– Садись.

У нее подогнулись колени, все поплыло перед глазами…

Георгий успел подхватить ее.

– Тина. Тина, очнись. Слышишь?

Его голос казался безжизненным, монотонным:

– Что случилось? Что с тобой?

Хороший вопрос. Но трудный: ведь на правдивый ответ уйдетмесяца три!

– Ничего, – с трудом разомкнула губы. – Не садись туда. Там…был убит один человек.

Он оглядел скамейку. Потом в упор посмотрел на Тину:

– Один человек?

Ее прошило дрожью.

Крепко держа Тину под руку, Георгий увлек ее в другую аллею.Там, над самым обрывом, нависала скамья – точь-в-точь как та, но все-такисовершенно другая!

У Тины немного отлегло от сердца. Села без страха. Перевеладыхание.

Георгий помолчал. Потом повернулся к ней:

– Это был Валентин, да?

* * *

– Это Валентин, – сказал дядя Костя. – А это Виталий. Ну… иВиктория, конечно. То есть в первую очередь – Виктория!

Она сидела в кресле, улыбаясь яркими губами. Под белымхалатом виднелось малахитово-зеленое платье, а ноги, обтянутые блестящимичерными колготками, переплетались самым немыслимым образом: правая закинута налевую, потом просунута под нее так, что высовывалась только узкая, длиннаяступня; и вдобавок носок был спрятан за левую ногу! Георгий стоял и глазел, какдурак, пытаясь разобраться в технологии процесса, когда услышал насмешливыйголос:

– Вот-вот. Еще один типичный представитель. Вику мывыпускаем вперед, когда надо мгновенно выбить у клиента почву из-под ног. Потомего голыми руками брать можно. Правда, в отношении вас такая сугубо утилитарнаяцель не преследовалась.

Последнюю фразу рыжий парень с насмешливыми янтарнымиглазами произнес не ради Георгия – это было очевидно. И не ради элементарнойвежливости. Прозвучали эти слова только для дяди Кости. Все-таки не очень-тохорошо получается: спонсор, на денежки которого только и «фунциклирует» этохитрое Бюро, приводит своего любимого племянника, приносит на блюдечке сголубой каемочкой его гениальное изобретение, а племянника ба-бах прямо спорога – записывают в сексуальные маньяки!

Впрочем, у них с Виталием Пидоренко с первого взглядавозникла взаимная неприязнь. «Ну и пожалуйста, – подумал тогда Георгий, – небудем мы пить из одного стакана ни воду, ни терпкое вино. А для дела немногосдержанности не повредит».

Зато другой знакомый дяди Кости, Валентин Колесников,смотрел на Георгия, прямо-таки вытаращив глаза. Сначала тот удивился, однакодядя Костя вдруг всплеснул руками:

– Ребята, вы, часом, не близнецы?

Дядя Костя, разумеется, прекрасно знал, что у его старшейсестры, умершей больше десяти лет тому назад в Хабаровске, был толькоодин-единственный сын Гошка, он же Георгий, однако не мог не удивиться сходствуэтих молодых людей. Рост, цвет волос и глаз, черты лица… Разве что у Георгияони, эти черты, жестче, а у Валентина они смягчены некоторой общей полнотой.Конечно, работа у него относительно спокойная: он не проходил месяц назадпороги Чапо-Олого, то и дело рискуя жизнью… и не совершил мимоходом открытия,надолго лишившего сна.