интернетом – на такие места у летного состава нюх не хуже, чем у туристов-рюкзачников. Вижу пост своего приятеля-пилота, с которым вместе учился: «В летной школе никогда не рассказывают, какие странные вещи тебе однажды придется делать: например, за полночь сидеть одному в китайском ресторане в Каире и слушать, как местная группа насилует софт-рок». Такое случалось с каждым из нас – и моему приятелю сыплются сочувственные комментарии – например, из египетского ресторана в Пекине.

Очень редко за границей мне встречаются друзья по курсам – иногда мы пересекаемся на каком-нибудь популярном направлении. И уж совсем редко доводится лететь с одним из таких друзей. Каждый раз, когда такое происходило – на сегодняшний день со мной это случалось раз десять, – я предвкушал полет неделями. Когда главные недостатки твоей работы – отсутствие спаянного коллектива и оторванность от семьи и близких, невозможно не радоваться, работая вместе с другом, как если бы вы занимались чем-то обычным, а не ждали восхода солнца над Индийским океаном или парили над скалистым побережьем Гренландии. Верный товарищ, любимое дело – о большем и мечтать нечего.

В британской авиации будущие летчики обычно учатся в парах. В небольшом самолете это позволяет курсанту следить с заднего сиденья и за другим обучаемым, и за инструктором; при симуляторном обучении на самолетах, управляемых двумя пилотами, «полеты» проходят более гладко, если их проводят двое – управляющий и наблюдающий, в то время как инструктор направляет и руководит сзади. Иногда после завершения тренировки мы смотрим видеозапись нашего взаимодействия в кабине, так что инструктор, например, может указать на ошибку, когда я задал наводящий вопрос вместо вопроса, требующего развернутого ответа.

В Аризоне, где я учился летать по приборам, со мной в паре был пилот, с которым мы вскоре стали добрыми друзьями. Иногда мы поднимались в воздух и в одиночку, но каждый раз, когда летали с инструктором, один из нас был за штурвалом, а другой на заднем сиденье.

Однажды утром мы обнаружили, что на сегодня у нас обоих запланированы одиночные вылеты. Так что мы по очереди разогнались, после подъема в воздух нашли друг друга и тандемом двинулись на юг, из Финикса в Тусон. Там после обильного завтрака мы заправили самолеты и снова поднялись в воздух. Мы летели на запад, держась неподалеку, – два товарища, косяк из двух небесных рыбешек, несущихся над далекими рыжеватыми горными склонами резервата Кабеса-Приета. Направлялись мы в Юму, что на реке Колорадо, туда, где встречаются границы Аризоны, Калифорнии и Мексики.

В полете мы болтали по радио о том о сем – о земле под нами, о барбекю, что затеяли в тот вечер другие курсанты, о фильме, на который мы собирались сходить, и вдруг именно эта возможность поговорить в небе с приятелем – а вовсе не прогноз погоды или контроль воздушного трафика – показалась нам главным предназначением радиосвязи, той самой причиной, почему именно рация стала первым электрическим прибором на борту самолета. Мы еще не приземлились, но я уже думал: хочу запомнить это навсегда – зимний день, полет с новым другом над пустыней, разговоры о пустяках.

Этот день встает в моей памяти всякий раз, когда я веду самолет и внезапно слышу на своей радиочастоте голос приятеля. Наши протянувшиеся по всему миру маршруты неожиданно привели нас в один и тот же уголок неба. Иногда я даже слышу, что мой друг снижается в Нью-Йорке после перелета из Лондона, в то время как я набираю высоту после вылета из Нью-Йорка, как будто мы вдвоем лично отвечаем за сохранение какого-то малозаметного, но крайне важного равновесия между этими двумя городами. Когда кто-то из моих друзей появляется на частоте, мы не болтаем, но если эфир не слишком перегружен, то я порой позволяю себе быстро поздороваться по этому эксклюзивному, но и весьма публичному средству связи. Я почти никогда не вижу их самолетов и понятия не имею, где они находятся и куда летят. Затем кто-то из нас меняет частоту и пропадает не прощаясь – как корабль в ночи.

Я в кабине, лечу из Ванкувера в Лондон. Спустя пару минут после вылета город заканчивается, и на пути встают горы. По долинам внизу протянулись тоненькие электрические линии, будто кто-то смял земную поверхность и весь свет с нее стек в образовавшиеся складки. Но даже эти скудные огоньки пропадают на горных склонах, и дальше пейзаж выглядит совершенно безлюдным. Ощущение необитаемого мира будет преследовать меня почти всю ночь, когда я буду лететь через тайгу, тундру, Гренландию и несколько морей, пока на горизонте не покажутся берега Шотландии. Это один из самых одиноких маршрутов в мире.

Во время рутинных переговоров по внутренней сети, связывающей в большом самолете пилотов с бортпроводниками, кто-то из проводников говорит, что одной из их коллег до пенсии осталось буквально несколько недель. Мы начинаем несколько утомительную игру, которая знакома экипажам всех крупных воздушных судов: обзваниваем с десяток станций внутренней связи, расположенных по всему лайнеру, пока не найдем эту стюардессу. Мы предлагаем ей зайти в кабину на время посадки в Лондоне. Подав завтрак, она приходит к нам. Сейчас я – «тяжелый», дополнительный пилот, так что мы с нею сидим за двумя основными пилотами и смотрим, как изгороди Чилтерна змеятся под нашими крыльями, словно трещинки на старой картине маслом, вытесняя из памяти вчерашний ванкуверский вечер и тлеющий закат на снежных вершинах, что окружали место нашего отправления. Я спрашиваю стюардессу, давно ли ей случалось бывать в кабине при приземлении. Нет, отвечает она, давно не случалось. Она рассказывает, что ее муж – бывший пилот 747-го, и на посадку из кабины она не смотрела с тех пор, как он несколько лет назад вышел на пенсию.

Я спрашиваю, удавалось ли им с мужем летать вместе, пока оба работали. Она кивает. С улыбкой она добавляет, что особенно они любили Кейптаун, Сингапур и Гонконг. Я думаю о том «боинге», на котором мы летим, о том, как со временем на пенсию выйдет он, как уже вышел на пенсию муж бортпроводницы, как вскоре выйдет она – да и я когда-нибудь.

Иногда мне кажется, что после многих лет в авиации, где всех коллег невозможно запомнить, а команды распадаются так же быстро, как создаются, люди должны от этого уставать и радоваться выходу на пенсию. Я спрашиваю, скучает ли ее муж по работе. Она отвечает, глядя не на меня, а в окно, где уже показалась Англия. Да, еще