когда волей обстоятельств мне приходилось думать о донорстве органов – заполняя анкету на водительские права или после смерти родителей, – я вспоминал тот полет и людей, для которых были предназначены роговицы, гадал, кто они были и пошло ли их зрение на поправку. Я помню, что мы тщательно закрепили тот ящик в кабине и постарались добраться до Лондона побыстрее.

Иногда среди пассажиров, которых я везу, попадается кто-то знакомый. Если у тебя на борту друг или родственник, самый занятный момент наступает, когда приходит время делать объявления. Ты понимаешь, что для одного человека в салоне твой голос будет звучать по-особенному – по сути, это будет единственный человек, которому твой голос важен. И, как я узнаю впоследствии, друзьям и родственникам послушать меня тоже очень интересно. Похожий эффект получается, когда приятели видят меня в униформе – например, если мне скоро пора уезжать в аэропорт или я только что оттуда вернулся. Их взгляд так и мечется между знакомым лицом и безликим мундиром.

Как-то во время полета я узнал, что среди пассажиров моя соседка. А вот она не знала, что я – один из пилотов. И я спустился вниз поздороваться. Было странно видеть ее над Атлантикой в салоне 747-го, а не на лестнице нашего дома. На ее лице смятение сменилось улыбкой, когда в одном из затянутых в одинаковую форму пилотов они признала собственного соседа, которого частенько угощала домашними обедами.

Я лечу в Берлин. День выдался долгим: мы с капитаном уже слетали из Лондона в Мадрид и обратно, а сейчас наступила ночь; вскоре мы начнем снижаться и сядем в аэропорту Тегель, а там уже нас ждут гостиница и сон. Я объявляю пассажирам, что на месте стоит прекрасная погода, прибываем мы по расписанию, а пассажиры, сидящие с такого-то борта, благодаря хорошей видимости смогут рассмотреть центр города.

Через несколько минут звонит стюардесса. Один из пассажиров, послушав мое объявление, сказал проводникам, что знает меня. Впрочем, его имя они забыли, так что, когда мы садимся в Берлине, я понятия не имею, кто это может быть.

Мы садимся, заруливаем на стоянку, двери самолета и кабины открываются. Он идет ко мне по проходу с сумкой на плече. И я сразу же узнаю его. Мы вместе учились в старшей школе. Не виделись, наверное, больше десяти лет. Он даже не знал, что я стал пилотом. «Теперь припоминаю, что тебе всегда нравились самолеты», – ухмыляется мой одноклассник. В Берлин он приехал навестить приятеля. Мы обмениваемся телефонами и смеемся над шуткой провидения, которое занесло нас обоих так далеко от дома и позволило встретиться лишь в последние часы путешествия.

Иногда пилоту доводится вести пустой самолет. Конечно, рейсы без людей – обычное дело для грузовой авиации, но она для того и предназначена. А вот лететь на пассажирском самолете без пассажиров – странно. Подобное случается лишь изредка – например, когда из-за плохой погоды лайнер приземлился не в том аэропорту или когда его нужно пригнать на обслуживание или отогнать оттуда. Я летал на пустом самолете всего несколько раз. Еще до отправления мысль о том, что пассажиров не будет, начинает действовать на нервы. Диспетчеры при встрече с тобой ежатся. Конечно, без пассажиров их работа намного проще, но, похоже, они не особенно этому рады.

Если нет пассажиров, то часто нет и бортпроводников, так что один из пилотов должен помочь закрыть дверь в пустой и тихий салон и только потом подняться наверх к коллегам в кабине. Безопасное открытие или закрытие самолетной двери – не самая простая задача, и до своего первого полета в пустом самолете я никогда не открывал и не закрывал дверь 747-го, кроме как на ежегодных тренировочных сборах, когда мы вместе с бортпроводниками практиковались на двери, ведущей в никуда. Взлет на пустом самолете тоже имеет свои особенности. Судно кажется неестественно легким. Отсутствие пассажиров отнимает у него десятки тонн веса – редкое напоминание не только о размере авиалайнера, но и о чисто физической механике полета.

Во время пустого рейса один из пилотов должен пройти по салону, чтобы провести рутинные проверки безопасности, которые обычно совершают бортпроводники. На 747-м для такой проверки приходится совершить долгую одинокую прогулку – покинуть коллег в кабине, спуститься вниз и пройти назад по салону, мимо сотен пустых кресел, которые иногда даже оснащены журналами, зубными щетками и наушниками для отсутствующих пассажиров.

Я лечу на пустом самолете из Сан-Франциско в Лондон. Из трех пилотов первый перерыв выделен мне, и я решаю провести его в уютном пассажирском кресле, а не на койке в спальном отсеке – мне ни разу не доводилось дремать в полностью пустом салоне 747-го. Мурлыча под нос, я устраиваю себе роскошное ложе в носовой части салона. Ложе, правда, больше напоминает гнездо, поскольку сооружаю я его из имеющегося на борту неограниченного запаса простынь и подушек. Я думаю об обширных отделениях грузового отсека подо мною, которые сегодня забиты компьютерным и биотехнологическим оборудованием, а также свежими фруктами и овощами – привет от калифорнийских плодородных долин и промышленных парков, мимо которых мы пролетаем при взлете. За иллюминатором в наступающих сумерках можно увидеть остроконечные заснеженные вершины Сьерра-Невады. Но перерывы слишком коротки, чтобы тратить их на осмотр достопримечательностей, так что я ложусь спать.

И вот меня уже будят – отдых окончен. На обычном рейсе это был бы мелодичный звонок в спальном отсеке – вполне приятный звук, но только не для смотрящего сны летчика. Однако сегодня это очень личное объявление по громкой связи, гремящее на весь самолет для сотен пустых кресел и одного так и подскакивающего на месте пилота в углу передней части салона.

Я никак не могу сообразить, где я. Самолет летит в ночи на северо-восток, за иллюминаторами сплошной мрак, да и внутри почти ничего не видно. Овальные пятна холодного лунного света рассеяны по всему салону, они движутся туда-сюда по коврику прохода, когда самолет качается в реактивном потоке. Между отсеками не опущены шторы, так что пассажирская часть видна мне полностью. Темно, лишь изредка вспышки света озаряют проходы.

Один мой коллега рассказывал, как летел на большом самолете, который только проходил испытания, так что в салоне еще даже не было никаких «внутренностей» – ни сидений, ни бортовой кухни, ни перегородок между отсеками. По его словам, изнутри можно было видеть, как изгибается при маневрах фюзеляж. Я, конечно, сейчас ничего такого увидеть не могу, но, рассматривая пустой салон в почти полной темноте, невольно